Осенние (СИ)

Сама выставка у меня никаких чувств, честно говоря, не вызывала. Не было главного в ней — присутствия Кости. По мобильному я пару раз спросила у него, приедет ли он к выставке. Он отнёкивался незнанием.

Вечером в пятницу ко мне приехал Женя.

По домофону, к которому я подошла, его голос мне показался странным.

На пороге квартиры он появился даже в электрическом свете бледным.

Но спокойно поздоровался с мамой, спокойно прошёл в мою комнату. Пропустив меня в неё, плотно закрыл дверь. Помолчал немного и сказал:

— Алёна, ты только не пугайся… — Он отвёл взгляд в сторону, а потом раздражённо оскалился и выдохнул: — Твои листы в галерее порезали. — И снова отвёл глаза, очень злой.

— Что? — не поняла я. — Как это — порезали?

Он помолчал снова, будто собираясь с духом.

— Камеры засекли человека, который взломал замок в тот зал, где устроена наша выставка. Он был в очках, но мы его узнали. Будет новый скандал с этой дурой, но самое страшное она сделала. Она ножом порезала, покромсала все твои рисунки.

Я замерла, когда сначала поняла, а потом представила, что же именно произошло. Все мои рисунки, любовно приготовленные к выставке, изрезаны? Чувствуя, как пол уходит из-под ног, я села, хотя до сих пор стояла у окна. Села, с трудом нащупав спинку стула. Посидела, ничего не соображая, потом посмотрела на Женю.

— Жень, а как же ты? Твои ведь не тронули?

— А смысл? — резко отозвался он. — Я все свои работы сделал под твои. Постепенно, рисунок за рисунком, я менял всю композицию, пока она не стала соответствовать духу твоих работ. И теперь — в зале пусто.

Вот теперь я почувствовала себя виноватой. Может, разговаривать с Верой надо было так, чтобы у неё мысли не возникло отомстить мне? А то, что это месть — ясно без объяснений. И что теперь делать Жене… Я взглянула на папку с последними рисунками. Косте я пересылала их не все сразу, а понемногу. Чтобы он мог проникнуться каждым.

— Женя, концепция ведь та же? «Двое в городе»?

— Да. Именно под неё я менял свои…

Я встала и подошла к книжному шкафу. Открыла нижние дверцы и вынула папку.

— Жень, посмотри — может, из этих что-то подойдёт?

Он нехотя взял папку, открыл. Увидел. Лицо медленно освободилось от раздражённого выражения. Всматривался долго, потом убрал верхний — вгляделся в следующий. Досмотрел — и поднял глаза на меня.

— Алёна, это слишком личное. Это поразительные работы, но они…

— Женя, если эти рисунки не подойдут (а это меня сейчас интересует больше всего), я буду чувствовать себя виноватой. Впрочем, ведь я и в самом деле виновата, что срывается твоя выставка. Забудь о Вере. Думай сейчас только о выставке. Не давай чувствам возобладать над делом. Оно сейчас нужней.

Он снова пересмотрел рисунки и сорвался с места.

— Поеду туда прямо сейчас! Они работают до восьми, хоть сам зал закрывается в семь. Успею! Администратор сейчас тоже там. Ну, ты помнишь его — Григорий Андреич! Алёна, спасибо тебе!

И уехал в мокрый вечер.

Я вернулась в комнату, тёплую и сухую.

Не знаю, что скажет Костя, вернувшись, когда узнает, что лучшие, самые искренние, почти интимные по чувству картины с нами теперь станут достоянием широкой публики, как это говорится в газетах… Мне осталось передать ему последние три картины из тех, что я нарисовала и просканировала. Сегодня ему есть что рассматривать. Жаль, что пропал запал и я не могу снова начать рисовать.

Снова выключила свет и устроилась на широком подоконнике. А кот устроился на моих коленях… Как хочется пожаловаться кому-нибудь. На что угодно. На плохую погоду. На пропавшее желание рисовать. На невозможность ткнуться в кого-нибудь, обнять этого кого-нибудь и слушать, как стучит его сердце. Нет, есть такая возможность — пожаловаться. Но что-то внутри запрещает это делать. Что-то внутри требует быть спокойной и сильной… Сильной… Передёрнула плечами, глядя в тёмное окно. Легко говорить — сильной, когда не видела, но легко представляешь изрезанные в клочья рисунки, где мы с Костей вместе. Были.

Женя потом сказал, что народу на выставке неожиданно много было. А потом подумал и пожал плечами: хотя, в общем-то, пришли все те, кто и должен был появиться. Странно, но, несмотря на многолюдное посещение, мне всё казалось, что в зале пустынно и сухо, и паспарту с рисунками, закреплённые всего лишь на прочных нитях, шуршат от сквозняков, заставляющих их тереться о стены. И ещё ужасно раздражал запах застоявшейся пыли, хотя мы с Женей приехали в галерею раньше всех, за полчаса до назначенных четырёх, и техслужащие поспешно домывали полы в нашем зале при нас. Но вместо запаха сырых, постепенно подсыхающих полов я постоянно чувствовала пыль.