Осенние (СИ)

— Ну, если учесть, что я до сих пор не знаю, где и кем работал Костя, мне эта его безработица не важна.

— Ты — не знаешь, где он работал?! — Константин Павлович с кресла даже подался ко мне всем телом, испытующе всматриваясь в мои глаза. — Хочешь сказать — он ни разу даже не намекнул?

— Михаил как-то проговорился, что Костя работает где-то в строительстве, — пожала я плечами. — И больше ничего я не знаю. Сама у Кости не спрашивала. Всегда думала: надо ему будет — сам скажет.

— Он до сих пор живёт у матери, — недовольно сказал Константин Павлович, откидываясь снова на спинку кресла. А я вдруг хулигански подумала, что дед Кости — выйду замуж за его старшего внука — будет и моим дедом! Вот здорово-то будет! — Поженитесь — собираетесь жить у неё?

— Вы говорите о свадьбе как о решённом деле, — заметила я. — Но Костя мне и предложения ещё не делал. Не слишком вы торопитесь?

Он взглянул на меня как-то дико и, чуть не чеканя слова, высказал:

— Ради тебя он бросил дело своей жизни! Возможно, тебе это трудно понять, потому что ты о нём ничего не знаешь. Но запомни главное: ради тебя он отказался от карьеры, которая светила ему — и довольно блестящая. Он отказался от того, чем жил и дышал! Мой внук никогда бы так не поступил, если бы им не двигали настолько легкомысленные в его положении мотивы! Только учтите — вы, оба! На свадьбу — ни гроша не дам! И пусть он ко мне не приходит, чтобы я поднимал свои связи, чтобы найти ему достойное место работы! От меня он этого не получит! — И уже почти с горечью добавил: — Никогда не думал, что он бросит конкурс в шаге от победы.

Он сказал это несколько выспренно, так отчаянно кривя рот, что я чуть не бросила ему: «Сами виноваты! Нечего было затевать всякие конкурсы внутри фирмы! Между своими же! И обещать то, что назад потом не возьмёшь!» Но посмотрела на старика, уставившегося в пространство перед собой… Он так гордился старшим внуком! Так хотел доказать всем и самому себе, что Костя — достойный преемник!.. А внук — взял и бросил всё ради какой-то девчонки… На самом пике.

Старик ушёл, больше ничего не сказав.

А вечером позвонила Вера.

Её номер был в моём мобильном заблокирован. Но она позвонила с какого-то чужого номера. Я, не подумав, откликнулась.

Она сказала то же, что и дед Кости. Только густо пересыпав слова матом.

— Ты лишила его хорошей работы! — выплёвывала она укоряющие слова. — Ты сломала его карьеру! Он не привык жить так, как хочешь и умеешь жить ты! Ты понимаешь это? Ты сломала ему жизнь!

Разъярённая, я сумела-таки вклиниться в почти незаметную паузу в её продолжительном визгливом вопле.

— Вот когда он сам мне скажет это… — процедила я сквозь зубы, с трудом шевеля напряжённой челюстью. — Вот когда мне сильный тридцатилетний мужчина сам признается, что он слабак, вот тогда я поверю, что сломала ему жизнь!

Она выплюнула в меня матерной очередью и отключилась.

Я же подошла к окну и, не включая света, посмотрела на улицу. Ветром время от времени швыряло в стекло каплями дождя, но дождь был по-прежнему слабый. Глядя на прозрачные потёки, я вздохнула: было бы гораздо легче, скажи мне Костя, что не всё так плохо. Ведь он должен понимать, что о нём могут так думать. Что он сломался. Что его карьера… Фыркнула. Всё равно не поверю, что он будет нищим бездельником. Скорее всего, его дед привык к определённому богатству и считает, что Костя, лиши его привычного, будет нищим. Не верю!

За всю эту неделю почти каждый день, ближе к вечеру прибегали Женя и Михаил. Хотя я им и втолковывала, что у меня нога болит, а не руки, они продолжали читать мне и печатать. Мама как-то задумчиво сказала, что пирожки она, конечно, печь не устала, но откуда у неё впечатление, что они бегают не из-за меня, а из-за пирожков?

Однажды я спросила Женю об Иришке.

Порфирий взял её на работу. Меня тоже восстановил. Вроде всё хорошо. И пробные рисунки лица девушки вроде спокойные, но что-то меня беспокоило. Женя сказал, чтобы я не тревожилась. Он созванивался с девушкой, и та сказала, что у неё всё просто замечательно… Вопреки опасениям Кости, Михаил в Иришку не влюбился. Кажется, ему и в самом деле больше нравилось сидеть у нас дома. И, вспоминая, ворчание деда, я усмехалась: видимо, огромная квартира матери не так тянула даже младшего внука, хоть и была ему домом.

Суббота должна быть днём открытия нашей с Женей выставки.

Нога у меня почти не болела. Хромать я, в общем-то, уже не хромала. С Таней снова побегали по магазинам, накупили мне вещей к открытию. Таня была страшно горда, что у меня выставка. И что её пригласили с Пашей.