Марина Кимман - Флейта Нимма

— Я поеду с тобой, — сказал я. — После Лфе.

Винф скептически приподнял бровь.

— А ты не хочешь спросить моего мнения?.. — он явно хотел добавить что-то вроде "Зачем мне тот, кто будет мешать все время?", но сдержался.

— Ну, скажем… карту составить. Материка.

Он посмотрел на меня как на идиота, даже попытался приложить ладонь ко лбу. Я отстранился.

В принципе, почему нет? Я ни разу не видел карты мира в библиотеках Мэфа. Самое большее, на что были способны наши составители атласов — это на собрание легенд, хоть как-то заполнявших белые пятна за пределами страны.

Однако ойгур моего энтузиазма не разделил.

— Ты берешься откусить то, что не в состоянии проглотить. Знаешь, насколько велика Агатха? Я десять лет мотаюсь по материку, и не могу сказать, что побывал везде. А что там за океаном, одни драконы знают…

— Сколько тебе лет, Винф? — перебил его я.

Он посмотрел на меня взглядом, в котором раздражение смешалось с любопытством.

— Тридцать.

— Если ты смог объездить почти весь континент, почему я не могу?

— Потому что ты молодой, глупый и самонадеянный.

— Ну, знаешь, это слишком… — я отставил ракушку в сторону и начал подниматься.

Затем медленно и осторожно сел. Несмотря на "розовый и пухлый вид", как утверждал ойгур, для драки я был слишком слаб и плохо держал равновесие.

Он хмыкнул.

— Ну-ну.

— Я все равно еду с тобой, хочешь ты этого, или нет.

Он сложил руки на груди, и, недовольно посмотрев на меня, спросил:

— И как долго ты собираешься?..

— Таскаться за тобой? — я неопределенно пожал плечами и улыбнулся.

Винф остался бесстрастным, только задумался, рассматривая что-то одному ему ведомое на стене пещеры.

— Ты же понимаешь, что мне ничего не стоит убить тебя, если ты начнешь слишком мешать? — наконец, тихо сказал он.

Небрежность этих слов ужаснула меня. Однако была здесь одна неувязка.

— Тогда зачем ты меня спасал?

Он смотрел на меня некоторое время, и я не мог понять этого взгляда.

— Действительно, — пробурчал он. — Ладно. Но я ставлю тебе условие. Так как мы будем путешествовать вместе, ты все равно узнаешь о моей… цели. Чтобы мне не пришлось тебя убивать… — повторил он, и я вдруг понял, что в первый раз это была не шутка, — я расскажу тебе о ней сам, сейчас. Но взамен… — он помедлил, — ты должен пообещать молчать.

"Всего-то?", успел обрадоваться я, но Винф продолжил:

— Не думай, что мне достаточно будет твоего слова.

Ойгур встал, и, сложив руки за спиной, стал прохаживаться по пещере. Голос его как будто стал громче; эхо усиливало впечатление.

— Клятва полуострова Ойгир, или ойгурская клятва. Магия совершенно особого рода — тот, с кого взяли такую клятву, за ее нарушение заплатит жизнями — не только своей, но и тех, кто с ним связан родством, неважно, кровным или духовным, — он посмотрел на меня. — Только если ты согласишься на нее, я позволю тебе следовать за мной.

Я никак не мог определить, серьезен он или нет, и это меня немного злило. Впрочем, что-то подсказывало мне, что молчание почти наверняка гарантирует хороший исход.

Я согласился.

Винф пробормотал что-то подозрительно похожее на слово "болван" и, опустившись на колени возле постели, положил ладонь на мой правый висок. Я почувствовал, как что-то горячее проникло мне в голову, дернулся, но ойгур сказал сидеть спокойно.

— Слушай меня, Лемт Рене, — каждое слово пульсировало в моей голове, как что-то живое. — На полуострове Ойгир много хищников, Лемт. Есть волки, есть уккот — птица-смерть, как ее называют в легендах. Но страшнее всего, — он помолчал немного, словно вглядываясь во что-то в своей памяти, — страшнее всего снежные бабочки. Они появляются к концу первого месяца зимы, когда темнеет. Если в это время выйти на крыльцо, можно их увидеть, но лучше бы, чтобы этого не случилось. Они уводят людей за собой… не всех, но того, кого выбрали, удержать невозможно. И ведь их не убьешь — прикоснешься и станешь ледяной статуей.

Потом этого человека найдут, может, в тот же день, может, через несколько лет, и тогда перенесут в Обитель сна — каменный дом на берегу океана.

Меня всегда удивляло, Лемт, что их не пытались лечить. Они не говорили, их кожа была холодна, но сердце, хоть и редко, билось. Четверть века они проводили в этом подобии сна, и только потом действительно умирали.

Моего деда и прадеда увели, когда мне было семь лет. Тогда я только-только стал учеником нашего шамана, Укшани. Других, отца и двоюродного брата — в тринадцать лет. Мать и сестру — в девятнадцать. Ты догадываешься, почему я ушел, Лемт? В поселке стали говорить, что мы прокляты.