Нил Шустерман - Жнец-2. Испытание

Обстановка самая что ни на есть мирная. Успокаивающая. Невыносимая.

В мире Грейсона Толливера не было никаких сколько-нибудь значащих событий; мир же Слейда Моста полнился самыми опасными крайностями. Теперь же перед ним открылся мир, где его сожрет смертная скука.

Ну что ж, по крайней мере, я все еще жив , подумал он. Хотя жизнь и не казалась ему подарком. Лилия погибла. Ей не заменили личность – ее просто подвергли жатве. Она перестала существовать и, несмотря на то что она втянула его в кошмар покушения на жнецов, душа Грейсона ныла и болела за нее. Он тосковал по дерзкому, вызывающему тону ее речи. Он привык и полюбил хаос ее существования. Теперь ему придется привыкать жить без нее, да и без самого себя. Ибо кем он был на самом деле?

Грейсон прилег на постель. Постель была, по крайней мере, удобна. А что, тоновики, как и чиновники из управления по делам фриков, тоже заставляют посетителей ждать? Это тоже своего рода политика?

Наконец он услышал скрип двери. Было далеко за полдень, и в неясном свете, струившемся из окна, Грейсон увидел человека, который, к его удивлению, оказался немногим старше его самого. Рука его была обмотана бинтами и закреплена перевязью на шее.

– Я брат Маклауд, – сказал человек. – Викарий сообщил мне, что ты нуждаешься в убежище. Ты попросил, чтобы пришел именно я.

– Мне посоветовал сделать это человек, которого я считаю другом.

– Могу я спросить, кто это?

– Боюсь, я не смогу ответить.

Обеспокоенность скользнула во взгляде Маклауда, но он подавил ее.

– Могу я, по крайней мере, посмотреть твои документы? – спросил он.

Грейсон колебался, не зная, что сказать, и, увидев это, Маклауд сказал:

– Не волнуйся. Неважно, кто ты и что сделал, мы не выдадим тебя Интерфейсу Управления.

– Я уверен, он уже знает, где я.

– Разумеется, – кивнул Маклауд. – Но здесь ты защищен законом о свободе вероисповедания, а потому «Гипероблако» не станет вмешиваться.

Грейсон сунул руку в карман и вытащил свое электронное удостоверение, на котором ярко горела красная буква «Ф».

– Фрик, – сказал Маклауд. – К нам приходит все больше и больше фриков. Ну что ж, Слейд, здесь это не имеет значения.

– Слейд – это не мое имя…

В глазах Маклауда застыл вопрос.

– Ты и об этом хотел поговорить?

– Да нет, не стоит, – покачал головой Грейсон.

– Так как же мы будем тебя звать?

– Грейсон. Грейсон Толливер.

– Отлично. Тогда будешь брат Толливер.

Ну что ж, отлично, брат Толливер.

– Что это у тебя на руке? – спросил Грейсон.

Брат Маклауд рассмеялся.

– Эта штука называется «гипс», – ответил он.

– Я тоже должен буду это носить?

Брат Маклауд покачал головой:

– Только если сломаешь руку.

– Не понял!

– Гипс способствует естественному заживлению костной ткани. Мы удалили из наших тел наночастицы, а руку мне сломала жнец.

– Вот как?

Грейсон усмехнулся, подозревая, что это была Жнец Анастасия.

Брат Маклауд не оценил усмешки и несколько помрачнел.

– Через десять минут вечернее интонирование. В ящике твоя одежда. Переоденься, а я подожду в коридоре.

– Я обязан туда идти? – спросил Грейсон, которому интонирование показалось не самым привлекательным занятием.

– Да, – ответил брат Маклауд. – Того, что грядет, нельзя избежать.

Интонирование проходило в часовне, и когда свечи были погашены, Грейсон мог лишь с большим трудом разглядеть ее убранство, несмотря на большие стрельчатые окна с витражами.

– Вы все делаете в темноте? – спросил он Маклауда.

– Глаза способны обмануть. К другим органам чувств мы относимся с гораздо большим почтением.

Сладкий аромат ладана с трудом перебивал тяжелый запах, доносившийся из какой-то лохани с грязной водой, стоящей у некоего подобия алтаря.

– Доисторическая грязь, – пояснил Маклауд. – Там собраны все болезни, против которых у нас выработался иммунитет.

Интонирование состояло в следующей последовательности действий: викарий деревянным молотком двенадцать раз ударял по массивному металлическому камертону, стоящему в центре часовни, а паства, общим числом около пятидесяти человек, подхватывала ноту. С каждым ударом вибрация усиливалась и достигала высшей точки, когда звучание если и не отдавалось болью, то кружило голову и заставляло терять ориентацию в пространстве и времени. Грейсон не открывал рта и не участвовал в общем пении.

После викарий произнес небольшую речь, проповедь, как назвал ее брат Маклауд. Разговор шел о странствиях в поисках Великого Камертона.