Джефф Вандермеер - Аннигиляция

Вечером мы говорили о башне, хотя мои спутницы продолжали называть ее туннелем. Каждая из нас сама выбирала, как выполнять поставленную задачу, и на основании этого психолог вырабатывала общую стратегию. Правила экспедиции давали каждому участнику некоторую долю самостоятельности в принятии решений для того, чтобы «предоставить дополнительные альтернативы».

Подобный принцип прослеживался и в отношении тех навыков, которыми мы обладали. Например, всех нас научили обращаться с оружием и выживать в дикой среде, однако топограф умела стрелять и оказывать первую помощь гораздо лучше остальных. Антрополог раньше была архитектором – как-то ей даже пришлось спасаться от пожара в здании, построенном по ее проекту (кстати, единственная подробность из ее биографии, которую мне удалось выяснить). О психологе же мы не знали практически ничего, кроме того, что она, возможно, когда-то работала менеджером.

Вопрос о том, что делать с башней, стал первым серьезным поводом проверить, готовы ли мы идти на компромисс.

– По-моему, не следует зацикливаться на туннеле, – сказала антрополог. – Предлагаю еще осмотреться, собрать больше данных, обследовать маяк, а уже потом вернуться туда.

Самый простой и безопасный вариант – очень ожидаемо и отчасти пророчески со стороны антрополога. Хотя составление новых карт мне с самого начала казалось ненужным, я не могла отрицать, что на старых никакой башни нет. Чего еще там не хватало?

– Туннель, – взяла слово топограф, – потенциальный источник угрозы. Пока не разберемся с ним, дальше идти опасно. Это все равно что оставлять врага за спиной.

Она служила в армии и сейчас мыслила по-военному – весьма кстати, надо сказать. Я-то полагала, ей как топографу важнее всего картографирование. Тем весомее звучало ее предложение исследовать башню.

– Мне не терпится изучить местную экосистему, – сказала я, – но раз «туннель»… или «башня», еще неясно… отсутствует на картах, это что-то да значит. Либо карты подчистили намеренно… что само по себе может служить предостережением… либо прежде здесь и правда ничего не было.

Топограф взглядом поблагодарила меня за поддержку, хотя я руководствовалась совершенно иными соображениями. Я никак не могла отвязаться от мыслей о башне: она манила и в то же время вызывала что-то вроде приступа акрофобии. Не знаю, чего было больше – страха или энтузиазма: мне чудились то дивные узоры раковин наутилусов, то обрыв и падение в бездну.

Психолог задумчиво кивнула, взвешивая наши предложения, затем спросила:

– Ни у кого еще не возникло желания уйти?

Вопрос был вполне уместен, но все равно оставил неприятный осадок.

Мы помотали головами: такого желания не возникало.

– А ты сама что скажешь? – спросила топограф.

Ухмылка на лице психолога казалась совсем неуместной. Впрочем, она ведь должна была понимать, что кому-то из нас могли поручить следить за ее поведением. Видимо, ее забавляла мысль, что на эту роль назначили не биолога или антрополога, а топографа – по сути своей специалиста поверхностного.

– Признаюсь, у меня нехорошие предчувствия, хотя трудно сказать, чем они вызваны. То ли обстановкой в целом, то ли нашей внезапной находкой. Лично я за то, чтобы в первую очередь разобраться с туннелем.

С башней.

– Что ж, три против одного. Решено. – Антрополог с облегчением вздохнула.

Топограф пожала плечами. Видимо, насчет любопытства я ошиблась – ее, казалось, ничего не интересовало.

– Скучно? – спросила я.

– Неохота сидеть сложа руки, – ответила она, обращаясь ко всем сразу, как будто я говорила от лица группы.

Совет держали в импровизированном «штабе». Снаружи уже стемнело, и в сумерках вновь зазвучал тоскливый стон. Мы решили списать его на какое-нибудь природное явление, но вздрагивать от этого не перестали. Посчитав стон сигналом ко сну, мы разошлись по палаткам, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Какое-то время я лежала с открытыми глазами, пытаясь представить башню как туннель или хотя бы шахту, но тщетно. Вместо этого в голове крутился один и тот же вопрос: что же скрывается в самом низу ?

Во время марш-броска от границы к базовому лагерю, который располагался неподалеку от побережья, ничего необычного не произошло. Птицы пели как ни в чем не бывало, олени, мелькая белыми хвостиками, разбегались по зелено-бурому подлеску, криволапые еноты, не обращая на нас внимания, шли по своим делам. После нескольких месяцев, проведенных взаперти, бесконечных тренировок и курсов от свободы кружилась голова. В коридоре мы вообще были изолированы от всего – даже от самих себя: уже не прежних, еще не нынешних.