Джефф Вандермеер - Починить Гановера

Так и не сумев поднять с песка эту штуку, Шайвер бежит в деревню и приводит меня. Оно лежит на берегу, опутанное водорослями, тусклый металл изъеден морской водой, к поверхности прилипли моллюски. Похоже, его потеряли давным-давно. Совсем как меня. От него до сих пор попахивает ржавчиной и смазкой. Едва-едва. Этакий дразнящий намек. — Неплохая добыча, — говорит Шайвер. — А может, и более того. — А может, и менее, — отвечаю я. Охота за утилем — истинное спасение для нашей деревни в несезон, когда море становится слишком бурным и рыбаки вынуждены сидеть на берегу. Но по прежнему опыту я знаю: невозможно определить, что утильщики захотят взять, а от чего откажутся. Они приходят из глубин горной страны, примыкающей к морским скалам. Бешеные глаза алчно горят.

Наверное, на взгляд Шайзера, та штука, которую мы нашли, просто длинный ящик, к торцу которого прикреплен ящик поменьше. Полуденное солнце золотит ржавый металл, последние зимние ветра, как кнутом, хлещут по лицу, и я вижу, что находка напоминает человека с оторванными конечностями. Человека из металла. Вместо глаз у него лампочки, хотя мне приходится долго щуриться, чтобы представить в них янтарный свет, искру понимания. Широкий, испещренный крошечными ямками лист металла не искажен каким-либо выражением.

Увидев все это, я сразу назвал его Гановером, в честь героя, которого видел в старом кино, пока проектор еще работал.

— Гановер? — повторяет Шайвер с легким презрением.

— Гановер никогда не выдавал своих мыслей, — отвечаю я, и мы принимаемся волочить «тело» по гравию в направлении деревни с простым названием Сэндхейвн. Деревня словно приросла к склону скал, уходящих в море. Я прожил здесь почти шесть лет. Брался за любую работу. Помогал собирать добычу, которую выбрасывало море. Они по-прежнему почти ничего не знают обо мне. Во всяком случае, ничего существенного. И любят меня не за мои речи и не за то, кто я такой, а за то, что умею делать. Могу починить любую технику или собрать что-то новое из старых запчастей. То есть неплохо иметь кого-то надежного в изолированном от мира местечке, где поломка водяного насоса может оказаться катастрофой. Это означает нечто реальное. Означает, что вам не придется много распространяться о прошлом и прежней жизни.

— Гановер, кем бы или чем бы он ни был, отказался не только от мыслей, — неожиданно заявляет Шайвер, выказывая поразительную интуицию. Это означает, что и он уже очеловечил Гановера. — Думаю, он из Старой Империи. И вымыло его с морского дна, из утонувшего города.

Мнение Шайвера мгновенно становится известно всем окружающим. Неуклюжий зеленоглазый шатен. Прожил в Сэндхейвне всю свою жизнь. Прирожденный моряк, может проплыть через бурю в раковине моллюска. И никогда не покинет деревню, да к зачем ему? Тем более, он искренне считает, что здесь имеется все для него необходимое.

Ничего не скажешь, тащить останки Гановера нелегко: уж очень тяжелая штука. Несмотря на ржавчину, я с трудом удерживаю. Руки все время соскальзывают. К тому времени, когда наконец достигли центральной площади Сэндхейвна, мы уже задыхаемся, как старики. С облегчением и в то же время с показной торжественностью дружно бросаем нашу ношу на обозрение собравшейся толпы.

Первый закон сборщика утиля: все, что найдено, следует прежде всего показать общине. Пусть даст оценку. Это полный мусор? Выбросить его? Или попытаться восстановить?

Джон Блейк, глава Совета, тоже соизволил прийти и стоит в первых рядах. Неопрятная черная борода, широкие плечи и водянистые бирюзовые глаза. Тут же толкутся и другие: Сара — старшая ткачиха, кузнец Гроувер и бесплотная капитанша рыбацкой флотилии, которая прозывается леди Солт: [1] Saft — соль (англ.). у нее невероятно бледная мягкая кожа и светлые волосы, и это в стране, которая видит солнце всего пять месяцев в году. Но самое главное — глаза, вечно меняющиеся, никогда не смотрящие прямо: один светло-голубой, другой яростно-зеленый, словно воплощение двух ипостасей моря, спокойной и бурной. В уголках этих глаз лучатся крошечные морщинки. На губах вечно играет насмешливая улыбка. Если больше мне ничего не удается припомнить — вините глаза. Последние три года мы были любовниками, и меня постоянно мучает вопрос: не исчезнет ли мое чувство, как туман над рассветным морем, если я когда-нибудь сумею ее понять. По-настоящему понять.