Соня Грин - Город потерянных [litres самиздат]

– Все хорошо, серьезно, – я придвинулась к стенке, и, дождавшись, пока это же сделает Дэвид, пробормотала: – опять этот дурацкий сон.

Парень прищурился:

– Поподробнее?

– Когда мы сюда попали, – начала я, – мне стал часто сниться лишь один сон, где родители предают меня и кидают в подарочную коробку с полуразложившимися трупами Соньки и Кира. Обычно за этим сном следуют обрывки воспоминаний, не казавшимися мне особо важными, когда я была в Каролине, но уже потихоньку обретающими смысл. Один из таких – мы двигаемся к самолету, чтобы занять посадочные места, и стюардесса что-то спрашивает у охранника, на что он ей отвечает: я не верю в это . Я согласна, звучит как бред, но что, если она что-то знала ?

Дэвид от неожиданности приоткрыл рот и часто-часто заморгал.

– Ты серьезно так думаешь? – спустя минуту молчания скептически спросил он.

– Иначе быть не может.

Мы уставились друг на друга так, будто у каждого из нас выросло еще по три дополнительные головы на плечах.

– Я уверена, что она что-то знала , – прошептала я. – И я просто уверена, что она когда-то была здесь.

– Ты же понимаешь, что это бредовая догадка, – он резко встал и стал нарезать круги по пещере, – я не знаю ни одного человека, который смог бы выбраться отсюда. Тем более, я не знал ни одного человека, который смог выжить в современном мире, если он даже и покинул эту обитель.

– Но послушай меня! – я тоже встала, – нужно хвататься за каждый шанс. Что, если она, допустим, оставила улики для таких же, как мы? Карту там какую-нибудь, навигатор?

Мы спорили еще очень долго, пока не услышали приближающиеся к нам шаги. Сомнений не оставалось: теперь, наверное, нас решили сжечь, а не начать сюсюкаться.

Мы легли на пол и притворились мертвыми, что не дало никакого эффекта, потому что мой мозг, почуявший неладное, решил, что нужно активизировать все до единой клетки в организме, и приказал им двигаться в самом быстром режиме, который только у них имелся. Я попыталась зажать уши, но стремительно приближающиеся шаги не дали мне этого сделать. Я поплотнее зажмурилась и сжалась, готовясь к самой страшной участи.

Послышались голоса. Тихие и странные, несомненно, размышляющие, откинули ли мы копыта или просто-напросто притворяемся.

– Не делайте из нас дураков, – услышала я до боли знакомый голос. – Уже ужасно затертый трюк.

Дэвид тяжело вздохнул, и, когда я открыла глаза, увидела, что он сидит, показывая этим, что, собственно, никто не умирал. С дальних углов стали слышаться недовольные бормотания Кира и Соньки.

– Ну хорошо, ужасно затертый, – он поднял руки вверх. – Но Суоли, ты так прекрасно выглядишь! Прямо глаз не оторвать!

Последнее предложение он произнес так, будто употребил его в прямом смысле.

– И это ужасно затертый трюк, – заметила дикарка-еврейка. – У вас есть шанс выбрать два исхода: либо мы сожжем вас на священном костре, либо бросим на корм животным.

Я повернулась и удивленно заметила, что она стоит не в компании стражников, а одна.

На ней была восточного стиля одежда со всякими вплетенными в ткань побрякушками, через плечо было перекинуто копье. Она не боялась нас и стояла вплотную к решетке, даже не задумываясь, что Кир одним броском может повалить эту хрупкую дикарку. Взгляд Суоли оставался решительным. Я поежилась.

– А третьего варианта случайно… нету? – рискнул предположить Кир.

– Есть, – оскалилась она, – мы можем сделать вашу смерть более мучительной и отравить химикатами, которые использовались нацистами во Второй Мировой.

Мы примолкли, оставляя каждого наедине со своими мыслями. Уж если и выбирать, то сожжение на костре. Как-то не хочется осознавать, что остатки твоего тела в еще ясном разуме поедают хищники. Хотя, конечно, все три варианта казались мне слишком мазохистскими для одной хрупкой и бледной женщины.

И тут совсем неожиданно голос, вырвавшийся из уст Дэвида, заставил нас всех тихо охнуть.

– Анна?

Суоли встрепенулась.

– Не называй меня так.

– Анна. – Уже настойчивее повторил Дэвид, – Анна. Дочь бедного помещика-вдовца, имеющего помимо прекрасной дочери красавца-сына. На его двенадцатилетие во время Великого Голода его разорвали волки. Тебе на тот момент было четырнадцать, ты сильно горевала.

Он замолкнул, наслаждаясь каждой ее блестящей в свете факелов слезинкой. Ее глаза изменились… Они перестали излучать жестокость, какую прежде таили в себе…