Соня Грин - Город потерянных [litres самиздат]

Мы послушно подчинились парню и со всей своей осторожностью улеглись на ледяной пол. Дикарь повернул голову на один бок и присел, поочередно нас рассматривая.

Все, что мне хотелось спросить у него – так это: а правильно ли мы делаем, что подчиняемся мальчишке, которого знаем меньше, чем неделю, но я ничего такого не спросила, потому что, во-первых, это было бы некрасиво, а во-вторых, я настолько перепугалась, что не могла издать ни звука.

– Ты уверен, что это сыграет нам на пользу? – наконец прошептала я Дэвиду. Мы лежали рядом, расстояние между нашими лицами не превышало и пяти дюймов. Мурашки на моем теле почему-то стали отплясывать тумбу, а при каждом вдохе парня сердце судорожно сжималось и билось так, словно его пытаются достать из грудной клетки.

– Доверься мне, – он вымученно улыбнулся. – Они тупые как пробка. Ленивые и неповоротливые. Додумать что-то своим маленьким мозгом им просто не под силу.

Внезапно по помещению разнесся зловонный смрад, каким в жизни только веет от разлагающейся на жаре плоти. Он смешивался с воздухом и не спеша затекал нам в рот и нос, грозясь ежесекундно вызвать позыв рвоты.

Что-то сзади меня издало звякающий звук и упало в дюйме от моей левой ноги. Я дернулась.

– Не смей. – Дэвид схватил меня за руку. – Только . Не. Оборачивайся .

Мои внутренности связались в один тугой узел, крича изо всех сил, что звякающий звук могла издать лишь одна составляющая всего организма.

Кости.

Рядом со мной находился некогда их бывший пленник.

– О господи, Дэвид, – я сжалась, – только не говори, что в дюйме от меня лежит самая настоящая плоть.

– В таком случае я тебе ничего не скажу, – ответил он, и я почувствовала, как мое горло начинает содрогаться в приступе тошноты.

Спустя пару минут до моих ушей донеслись грузные отдаляющиеся шаги аборигена. И хотя я была ужасно рада, что он наконец-то соизволил оставить нас в покое, задним числом я понимала, что это – не последний заход, на котором у меня чуть не сдали нервы. Признаться себе, что мы здесь не выживем – это все равно что подписать себе смертный приговор на каплю веры.

Поэтому, когда Кир, Сонька и Дэвид стали потихонечку подниматься и приводить себя в порядок, я так и осталась лежать на соляном полу, чувствуя, как собственная кровь стучит в висках и не дает повода двигаться дальше.

Опять обрывки снов.

Родители, которые дарят мне подарок в виде заводной лошадки на мое десятилетие.

«Друзья», которые в буквальном смысле окунают меня лицом в грязь в мои четырнадцать.

Смеющаяся Сонька. Кир, разглагольствующий на тему крокодилов-мутантов. Вечно встревоженная Кирина тетя Мэвис. Мама, которая улыбается во все свои тридцать два зуба и одна в двадцать первом веке выглядит словно сошедшая с обложки журнала девяностых годов. Электронное табло… бесконечность …

Три восьмерки. Три бесконечности. Самая первая – больше двух других. Это как десятки и сотни с единицами: сначала в записи ставятся сотни, потом – десятки, потом – единицы, потом – десятые, сотые, тысячные, и так далее. Мы попали в мир, где все три бесконечности объединились в одно целое и создали свой мир без времени. Мир, который, может быть, никогда не присутствовал на карте. Мир, который давно поглотил в себя все хорошее и оставил на коже лишь безобразные рубцы и уродливо затянувшиеся шрамы, как память о том беспечном прошлом, которое здесь когда-либо было.

Но черт возьми, он определенно таит в себе какую-то загадку, которую мы должны разгадать, чтобы унести отсюда ноги!

Дэвид, восемь лет назад потерпевший авиакатастрофу и застрявший тут один на один с дикарями, уже опустил руки и окончательно принял во внимание, что выбраться отсюда нельзя, и что он – заложник этого ужасающего города.

Но я так просто не сдамся.

Меня разбудили ритмичные толчки в правое плечо, не больные, но достаточно ощутимые для того, чтобы открыть глаза и недовольно покоситься на нарушителя спокойствия.

– Аза? Все хорошо? – Дэвид пристально смотрел на меня сквозь смешные овально-квадратные очки.

– Что? Да… Да… Который час? – я приподнялась на локтях с земли. В пещере сделалось совсем темно, и лишь лучик от примитивного факела проникал в одну из щелей, освещая лицо парня.

Он огляделся:

– Кажется, уже поздняя ночь. Извини, не хотел тебя будить. Мне показалось, что ты… плачешь.

Я уловила какое-то движение на своей щеке, и только сейчас до меня дошло, что я действительно ревела как маленькая.