Полина Елизарова - Черная сирень

Она лишь испугала Лу.

Ухватившись за поручни кроватки он встал и, чувствуя настроение матери, громко заплакал. Галина подскочила и стала поглаживать сына по голове.

– Я схожу с ума… – бормотала она. – Но так быть не может. Полетать он, подонок, поехал… По звездам в глазах соскучился. Обойдешься, гаденыш, не получится у тебя ничего!

Галину трясло.

И вдруг, ощутив жуткую усталость, она осела, будто сдувшись, на пол.

Голая ножка сына пролезла между рейками кроватки и настойчиво колотила ее по лбу.

– Твари двуличные, ненасытные! Вы и есть все зло мира. Рвете нас и топчете, высасываете и бросаете умирать. Так сдохнете сами! Под колесами машин, от руки незнакомцев, неожиданно и в самом расцвете, как гибнем заживо мы, – продолжала она, растирая по щекам слезы. – Я дала тебе работу, статус, семью, квартиру, ребенка и всю себя… И так играючи, небрежно, ты разменял все это на минуты обманчивой новизны?! И с кем, скотина?! За что?

Глупый синий слоненок удивленно глядел на нее с прикроватного коврика.

Жгучие слезы наполнились никем не понятым, невысказанным страданием. Уверенность в том, что миллиарды женщин во всем мире, ныне живущих, умерших и даже еще не родившихся, так же, как она, нестерпимо страдают, заставила ее собраться, и теперь только ощущение нестерпимой обиды не позволяло ей рухнуть.

– Мама! – вбежала в комнату Катюша. – Мам, тебе плохо? Ты так кричала!

– Да нет… Я потеряла под кроваткой серьгу, подарок твоей тетки. Расстроилась и не сдержалась, извини… Иди, дочка, я скоро приду, будем завтракать.

– Мама, – дочь, напуганная ее видом, продолжала стоять в дверях, – с тобой точно все в порядке? Может, тебе лучше полежать? Я позвоню тете Оле!

– Не надо! Не надо никому звонить! Иди, дорогая… Я скоро.

Дочь не поверила, но дверь все же прикрыла.

Она уже совсем большая, ее девочка.

Скоро, совсем скоро, польется в ее уши сладкий яд, одурманит рассудок долгий, обещающий чудо взгляд, участит сердцебиение обманщица-надежда, и тогда-то захлопнет свою дверку адская клетка, из которой уже не выбраться никогда. Придет горькая обида, которая с годами пообвыкнется, отупеет. Коварна обида, она разрушает незаметно. Возобладала же когда-то справедливость и подарила миру божественную Кармен! Не позволила женская сила затолкать себя в клетку. Убивала без оружия, заставляя этих пустобрехов мучиться заживо.

А Кармен убить нельзя.

Посмеется она в лицо глупцу, а сила ее останется и будет жить вечно.

Сегодня Галина решила обойтись без алкоголя и ограничиться успокоительными таблетками.

Это давалось с трудом, любая мелочь вызывала раздражение.

Еще вчера она запланировала с детьми большую прогулку и намеревалась с утра продумать маршрут, но мысли не слушались и возвращались обратно к Мигелю.

– Мам, скоро? – крикнула из коридора дочь. – Мы с Лу голодные.

– Скоро! Пойди умойся и брата умой.

На дно тостерницы провалился кусочек хлеба и начал гореть.

– Черт! – Галина с силой хлопнула по прибору рукой. Тостерница разозлилась и обожгла ей пальцы.

– Мам, там в дверь звонят.

– Так открой! – Она присела на стул и усиленно пыталась вспомнить о том, что говорила ей Олька про восстанавливающее дыхание.

В дверь снова позвонили.

– Нет, знаешь, ты не открывай… Пошли все черту!

– Мам, там говорят, что из ЖЭКа.

– Что им нужно?

– Стояк где-то течет, ходят проверяют.

– Много их там?

– Да нет, одна женщина.

– Документы посмотри и стой рядом. Скажи, у нее две минуты, пусть проверяет и катится ко всем чертям!

– Поняла.

Галина вернулась к плите.

Еще несколько секунд, и омлет бы сгорел.

После того как с завтраком было покончено, Галина дала дочери час на домашнее задание и пообещала во время прогулки сделать исключение – перекусить вредной уличной едой.

Дочь вяло обрадовалась и ушла делать уроки.

Чтобы на что-то переключиться, Галина решила прибраться в гостиной.

В комнате все еще висел аромат роскошного восточного парфюма.

Хм…

Этот Амир с самого начала вызывал у нее смешанные чувства, а уж после вчерашнего разговора на балконе…

Ни одной понятной эмоции, равно как ни одной, четко различимой ноты, за которой он мог быть уязвим, за полтора месяца, что они прожили в ее доме, она так и не обнаружила. Даже его отношение к сестре выглядело лишь выученной и необходимой ролью.

От него разило тьмой.

Но она была совсем не такая, как у Разуваева, хлюпенькая и жиденькая, – то, что исходило от Амира, ощущалось величественным, равномерным по структуре покровом.