Макс Фрай - Так берегись [litres]

– И вот тогда появился ты, – наконец сказала Агата. – Внезапно, неизвестно откуда, и при этом я знала, что ты был рядом всё это время, что мы вместе смотрели на удивительные пейзажи и города, даже дышали вместе, как сиамские близнецы, сросшиеся грудной клеткой, только я тебя почему-то не видела и не слышала, или просто не отличала от самой себя. Но в самом конце увидела. И услышала, как ты говоришь: «Оставайся с нами, будь всегда». И я сразу как будто проснулась. Перестала угасать. Бумажный фонарь стал настоящей звездой, – вот о чём я тогда подумала. И думаю до сих пор. Не знаю, как ты это сделал. Сперва решила, ты – какое-то божество загробного мира, которое выбирает, кому следует исчезнуть, а кого надо оставить. Но сейчас-то ясно, что ты – человек, примерно такой же, как я. И это самое удивительное! Как один человек может сделать бессмертным другого? Не понимаю! Но, может, однажды пойму. У меня теперь очень много времени… Правда же много? Да?

Я, конечно, понятия не имел, сколько у неё времени. Откуда мне это знать? Но кто бы на моём месте ей не ответил: «Очень много. Я же сказал: „будь всегда“, – значит всегда». Агата рассмеялась, торжествующе и одновременно беспомощно, как ребёнок, которого после долгих просьб усадили на карусель, и он пока не понял, за что тут надо крепко держаться, чтобы не вылететь к чёрту. Но, безусловно, вот-вот поймёт.

Потом мы сидели, обнявшись, слегка раскачивались в такт движения поезда, смотрели в окно, где день то и дело сменялся ночью, тёплый ветер – холодным, густые леса – заболоченными равнинами, древние крепости – современными городами; один раз мимо нас, шумно хлопая крыльями, пролетел крупный двухголовый дракон, за ним – блестящий воздушный шар в форме сердца, потом – какие-то наголо бритые люди в летающей машине, похожей на открытый прогулочный амобилер, они не заморачивались управлением, а глазели по сторонам, приветливо нам махали и громко смеялись, открывая вино.

Иногда Агата говорила: «Этот город я знаю; это Авушаройя, столица страны Сомбайи, здесь живут только близнецы, по одному, без сестры или брата просто никто не рождается, поэтому в Сомбайи человек не может быть одинок. Близнецы из Сомбайи никогда не бывают похожи лицом, телом, ростом, манерами и походкой, но когда один из них пьёт вино, второй становится пьян, а если один из близнецов ввяжется в драку, второй, где бы он ни находился, почувствует на собственной шкуре каждый удар… А огненный замок вон на той дальней горе – главная святыня империи Ширру. Гора называется Туй-Ирани; что касается замка, никто не знает, как его имя, кто его строил, и кто поджёг. Факт, что он уже три тысячи лет горит, никак не может сгореть. Из-за этого замка в Ширру вечное лето, там отлично живётся, главное слишком близко к этой горе не подходить. А там, видишь, большое пятно белеет? Это не снег, а священная роща Шуайи, где растёт ровно семь сотен белолистных дубов; когда происходит большая беда, дубы роняют листья на землю, специально приносят такую жертву, чтобы людям меньше пришлось страдать».

Я не просто слушал Агату, а целиком погружался в каждый её рассказ, наскоро проживал фрагменты каких-то удивительных, не укладывающихся в голове жизней – наблюдал за горящим замком с высокой башни, шёл по роще, собирая белые дубовые листья в специальный ритуальный короб, замирая от незнакомого прежде, а потому не имеющего названия чувства, обнимал вернувшегося из долгой поездки брата-близнеца. Больше всего это наше бесконечное путешествие походило на сон, лишённый привычной логики, запутанный и такой счастливый, что с ним никакая реальная жизнь не сравнится, даже такая замечательная, как моя. Но сновидением оно всё-таки не было, я порой спохватывался и проверял, благо отличить сон от яви худо-бедно умею, у меня были хорошие учителя.

Всякий раз, когда я пытался встряхнуться – эй, погоди, я точно не сплю? – приходил в себя хотя бы отчасти, вспоминал о том, что, кроме чудесной поездки в поезде-наваждении и мелькающих за окном невообразимых миров, у меня есть другая, настоящая жизнь, моя спутница смотрела на меня с нескрываемой тревогой, просила: «Скажи мне ещё раз: „будь всегда“. Мне так спокойнее. Мне очень надо. Я хочу обязательно быть всегда. Очень страшно сейчас, когда всё уже получилось, себя и всё это терять».

И я, охваченный состраданием, в самом буквальном смысле, то есть явственно представляя, как на её месте – между жизнью и смертью, где всё так прекрасно, но шатко и ненадёжно – чувствовал бы себя я сам, повторял: «Пожалуйста, будь всегда». И всякий раз меня охватывало такое счастливое облегчение, словно это не мёртвой женщине-наваждению, а мне самому выдали официальное приглашение продолжать быть.