Макс Фрай - Так берегись [litres]

Я неопределённо пожал плечами, потому что знаю из рассказов очевидцев, что этот «добродушный народ» вытворял ещё какие-то несчастные полторы сотни лет назад. С другой стороны, смотря с чем сравнивать. Какие бы ужасы ни рассказывали про Смутные Времена, но концлагерей тогда всё-таки не придумали. Даже Нуфлину Мони Маху ничего подобного в голову не пришло. И за происхождение никогда никого не убивали, будь ты хоть трижды какой-нибудь кейифай, или потомок переселенцев с Чирухты. И мирное население планомерно не изводили, только тех, кто случайно под горячую руку попал. И пытки были строго запрещены законом во все времена. А что некоторые чокнутые колдуны друг дружку иногда живьём ели – так не ради удовольствия от процесса, а исключительно для прибавления магической силы. Угуландцы – люди практичные и хозяйственные, это факт.

– В общем, у вас я бы, может, и согласилась писать книжки, – заключила Агата. – Или, к примеру, сказки рассказывала бы на площадях. Детям, чтобы росли мечтателями, и взрослым, чтобы не забывали, ради чего повзрослели. Но я родилась не у вас. А там, где я жила, люди моих сказок не заслужили. Поэтому я придумывала только для себя. И, оказалось, всё правильно делала. Такой рай себе отгрохала – голова идёт кругом. Не один, а сотни разных прекрасных миров!

– И поезд для обзорных экскурсий, – невольно улыбнулся я.

– Да-да, и поезд! – подхватила она. – Этот поезд я придумала в детстве, ещё совсем маленькая была. Больше всего на свете любила поезда. Правда, потом, когда выросла, разлюбила, потому что в поездах всегда слишком много людей, они воняют, бродят туда-сюда, жрут, кричат на детей и друг друга, а кто не кричит, заводит разговоры, такие скучные, что уж лучше бы кричал. Люди вечно портят всё удовольствие; ладно, не важно. Штука в том, что на самом-то деле, моя любовь к поездам не прошла. И всякий раз, когда мне становилось плохо, или тревожно, или слишком трудно, или особенно остро непонятно, зачем это всё, я запиралась в комнате, ложилась, закрывала глаза и представляла, что еду куда-то в купе пассажирского поезда, совершенно одна, и во всём вагоне тоже никого, кроме меня, воздух свеж, окна открыты, а за ними проносятся удивительные пейзажи и города. И можно долго смотреть в окно, или спать, или думать, или даже уткнуться в книжку, как будто ничего особенного не происходит, не бояться ничего пропустить, потому что времени – целая вечность. Этот поезд не остановится никогда. Не будет конечной станции, потому что я не хочу никуда приезжать. Именно так я представляла себе счастье, и теперь ясно, что угадала. Хотя даже не надеялась, что всё это однажды на самом деле сбудется для меня. Пусть после смерти, какая разница? То есть, наоборот, после смерти – лучше. Никто уже не отберёт.

Она повернулась ко мне и вдруг обняла, так же крепко и ласково, как обнимала в тамбуре. И прошептала:

– Я тут тебе, конечно, расхвасталась, как сама придумала себе рай. И правда, отлично всё вышло. Я молодец, никого не слушала, делала всё по-своему, не прохлопала шанса, правильно жизнь прожила. Но мы оба знаем, что этого недостаточно. Без тебя ничего бы не получилось. Не было бы ни этого поезда, ни меня.

Её прикосновения дурманили даже хуже давешнего вина. Это было приятно, но совсем мне не нравилось. Всё-таки с опытом начинаешь ценить возможность контролировать ситуацию превыше любых удовольствий. Особенно когда ситуация – наваждение, а ты – случайно приложивший руку к его появлению маг. И пока не успел разобраться, как здесь всё работает. От каких поступков каких последствий следует ждать. Поэтому я осторожно отстранился. Сел на одну из полок. Объяснил:

– Голова так кружится, что трудно стоять на ногах.

Агата села рядом со мной. Обнимать больше не стала, но уткнулась носом в плечо, и этого оказалось достаточно, чтобы меня снова окутал сладкий дремотный туман, так что даже её голос, звучавший возле самого уха, раздавался словно бы издалека.

– Когда я умирала, я точно знала, что умираю. И не жалела об этом. Никогда не любила жизнь, и она меня, прямо скажем, не баловала. Но страшно мне в последний момент стало – не передать. Даже не ожидала. Думала, я храбрая, но оказалось, никакой храбрости не достаточно, когда тебя изнутри разрывает на части незнакомая, невообразимая, несоразмерная с человеком сила, и ничего, кроме неё, в мире больше нет. Я считала, что всё знаю об одиночестве, но оказалось, не знаю о нём вообще ничего. Настоящее одиночество – остаться наедине со смертью, всё остальное – жалкая тень его. И тогда я ухватилась за свой придуманный поезд – машинально, как утопающий хватает руками воздух, ни на что особенно не рассчитывая, просто по привычке мысленно туда убегать, когда становится слишком невыносимо. И вдруг действительно оказалась здесь, в купе, у окна. Это было такое счастье, не представляешь… хотя кто тебя знает, может, и представляешь. Может, в других мирах, чтобы испытать настоящее счастье, не обязательно умирать.