Владимир Корчагин - Подкидыш

Но тот лишь досадливо махнул рукой:

— Пошел ты, знаешь куда!..

Солнце успело подняться высоко над перевалом, когда Кирилл вышел к заветному озеру и увидел сквозь дымку клубящегося над водой тумана знакомые очертания древнего капища.

С ходу, едва переведя дыхание после крутого подъема, перебрался он на противоположный берег и, поднявшись на мшистую глыбу, запустил руку в нишу часовни. Пальцы сразу нащупали небольшой, свернутый в несколько раз листок бумаги.

Записка Огги?!

В сильном волнении, не спускаясь на землю, развернул он влажный, слегка подплесневевший листок.

Огги писала:

«Дорогой Кирилл, милый мой, хороший человек!

Вот я и пишу вам свое первое послание. Пишу много раньше, чем рассчитывала это сделать, и в этом месте, где впервые поняла, как вы мне дороги. Пишу потому, что случилось большое несчастье: я чуть не потеряла Дэзи.

Но все по порядку. В тот же день, когда вы покинули Прибрежный, я сразу, как только Полипчуки выехали на рынок, покинула их дом и отправилась на поиски папы. Отправилась по знакомой вам тропинке и вскоре после полудня пришла сюда, к нашему озеру. Здесь я хотела немного передохнуть, но едва успела снять с плеч рюкзак, как из леса выбежала стая диких собак. Я слышала о них раньше, но даже представить не могла, что это так страшно. Грязные, облезшие, со свирепо горящими глазами, они набросились на Дэзи и начали ее терзать. Бедная собачка пыталась сопротивляться. Но силы были слишком неравны. Я видела, что Дэзи исходит кровью. Еще минута, и они бы прикончили ее. Но тут я догадалась вытащить из рюкзака весь запас захваченного с собой мяса (я специально взяла его для Дэзи) кинула разъяренным псам. Те сейчас же набросились на мясо, начали грызться меж собой и вскоре скрылись со своей добычей в лесу. А я подскочила к Дэзи, кое-как перевязала всем, что у меня нашлось, ее раны, и перенесла в заросли можжевельника.

Дэзи лежала, не открывая глаз. Но сердце ее еще прослушивалось. Пришлось остаться с ней на ночь. Разве я могла покинуть свою бедную, так преданную мне подружку. Но, боже мой, какая это была кошмарная ночь! Ведь каждую минуту могли вернуться страшные собаки. Да мало ли что еще. Словом, я не сомкнула глаз ни на минуту.

Но вот ночь прошла. А главное, пришла в сознание Дэзи. Она даже встала на ноги и немного поела. После полудня, когда спадет немного жара, мы с ней снова тронемся потихоньку в путь. А сейчас я сижу и пишу это письмо. Как мне недостает вас, мой далекий единственный друг! Но я верю, чувствую, что сейчас, в эту минуту, вы думаете обо мне. И это придает мне силы.

Желаю вам успехов и счастья.

— Бедная, бедная Огги! — не переставал повторять Кирилл, снова и снова перечитывая послание любимой. — Как мог я оставить ее одну? Как мог уехать, зная, что она отправится в столь рискованное путешествие?

И все-таки какая-то тяжесть сразу свалилась с плеч: ведь только теперь он окончательно убедился, что никакого убийства не было, что Огги жива и, может быть, уже через день-два он увидит ее. Бережно свернув и спрятав драгоценную записочку и даже не дав себе передохнуть, Кирилл снова зашагал к виднеющейся вдали седловине. Но путь туда оказался не близким. Лишь после полудня, изрядно попотев и поработав ногами, выбрался он на гребень перевала.

Однако какой вид открылся ему с каменистого уступа, до блеска отполированного водой и ветром за многие сотни лет, что протекли с тех пор, как пролегла здесь горная тропа! Вся лежащая внизу залитая солнцем долина будто вскипела сплошным разливом пышной зелени. Сбегающие по ее бесчисленным террасам заросли дуба, ореха, кипариса казались волнами застывшего моря. А на гребнях этих иссиня-изумрудных волн рассыпались, подобно вспыхивающим бликам, алые искорки олеандров, белоснежные чашечки и островерхие фонарики магнолий, золотисто-оранжевые гирлянды каких-то других, неизвестных Кириллу цветов. Трудно было вообразить картину более совершенной, более утонченной красоты. Невыразимое чувство восторга переполнило Кирилла.

Но что это? Он перевел взгляд на другую сторону долины и едва смог сдержать крик возмущения, протеста, ужаса, готовый вырваться из его груди. Там, на противоположном склоне, как огромная рваная рана, расползлось безобразное грязно-серое пятно тюямунитового карьера. Бесчисленные отвалы его, подобно щупальцам гигантского чудовища, пронизали живую кипень цветущей зелени, придавив, изуродовав, засыпав напрочь хрупкие, беспомощно тянущиеся к свету ветви поверженных деревьев. Тучи пыли, словно клубы смертоносного тумана, медленно сползали с них, густо обволакивая расположенные чуть ниже бараки, эстакады, ржавые рельсы узкоколейки, груды искореженного металла и иного мусора. А над всем этим хаосом мертвого камня и развороченной земли, как символ чудовищного насилия человека над природой, высилась огромная труба обогатительной фабрики с длинным шлейфом ядовито-желтого дыма.