Владимир Корчагин - Тайна таёжного лагеря

Сергей Гнедин, немолодой уже редактор областного книжного издательства одного из крупных волжских городов, перевернул последний лист рукописи и устало откинулся на спинку стула.

Сколько их, этих рукописей, и талантливых и бездарных, прошло через его руки, прежде чем превратиться в книгу, поступающую на суд читателя. Впрочем, суд этот свершается почти исключительно над автором, имя которого вытеснено крупными буквами на обложке книги, что же касается фамилии редактора, набранной самым мелким шрифтом где-то в конце последней страницы, то на нее, как правило, мало кто вообще обращает внимание. А между тем…

Гнедин горько усмехнулся. Но в это время дверь громко хлопнула, и в комнату стремительно, как порыв ветра, ворвалась художница издательства Ольга Ланина. Стройная, чуть выше среднего роста, искрящаяся жизнерадостностью и здоровьем, совсем еще юная блондинка с очень милым лицом и огромными голубовато-серыми глазами, она являла собой прямую противоположность Гнедину, уже достаточно пожившему, болезненно худощавому мужчине с потухшим взглядом и медлительными движениями, которые лишь подчеркивали его постоянную замкнутость и немногословность.

Вот и теперь он медленно поднял голову и устало потер лоб тонкими, как у музыканта, пальцами, словно раздумывая, стоит ли как-то реагировать на появление художницы.

Но для той все это было, видимо, более, чем привычным. Лицо ее не перестало светиться теплой благожелательной улыбой, глаза по-прежнему искрились неподдельной радостью:

— Привет, Владимирыч! Закончили? — кивнула она на лежащую перед Гнединым рукопись, обжигая его самым что ни на есть светлым, обворожительным взглядом.

— Да вот, поставил последнюю точку…

— Я тоже все сделала. И обложку, и титульный лист, и с десяток рисунков. Главному понравилось. Неплохая будет книжечка. Автор так закрутил, что… Только вот язык: местами — черт ногу сломит! Ну да вы, наверное, как всегда, все причесали?

— Поправил кое-что…

— Поправил кое-что! Будто я не знаю… Да большинство авторов должны у вас в ногах валяться…

— Скажете, Оля! Главное, все-таки, замысел произведения, образы его героев. А стиль… Его любой знаток художественного русского языка…

— Вот-вот, будто так много их, истинных-то знатоков языка. Ну да ладно… Я вот о чем собираюсь спросить. Почему вы все корпите над чужими рукописями? Почему не хотите написать что-нибудь свое?

— А зачем? — устало мотнул головой Гнедин. — Вы же знаете, как не просто опубликоваться здесь, у нас, и в наше время. Да и о чем писать?..

— Это вам-то не о чем писать!

— Да, пожалуй… — он коротко вздохнул, нервно взъерошил свои густые, но уже изрядно поседевшие волосы, и тихо добавил. — Может быть, когда-нибудь я и расскажу вам о себе…

— Тогда и я что-то расскажу вам, — внезапно вспыхнула Ольга, — а сейчас побегу. Главный зачем-то опять велел зайти.

А жизнь, действительно, не баловала Сергея. Родился он у изрядно престарелых отца и матери и с ранних лет познал, что значит «перебиваться с хлеба на воду». Зато читать научился, когда ему не было и пяти лет и с тех пор буквально проглатывал все, что попадало под руку в виде печатного слова.

Раннее детство его прошло в небольшом поселке полугородского-полусельского типа, вдали от всех «прелестей» чисто урбанистической цивилизации, но в окружении почти девственно нетронутой русской природы, что не могло не отразиться на формировании его впечатлительной души. Предоставленный исключительно самому себе, он часами бродил по глухим лесным тропинкам, карабкался по заросшим склонам степных оврагов, слушал беспечное воркование бегущих в них веселых ручейков, а то и просто валился в густую пахучую траву и подолгу смотрел на плывущие в небе облака, видя в них то сонмы сказочных чудовищ, то пики заснеженных горных вершин. И все это рождало в его пылком сознании захватывающее представление о красоте, красоте живой природы, какую он не встречал даже в великолепных описаниях из прочтенных книг. Стоит ли поэтому удивляться, что уже тогда, в ту пору босоногого детства, в нем проснулось непреодолимое желание как-то описать эту красоту, рассказать о ней другим людям. И кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба, если бы неожиданно, в одночасье, не умер его отец, а вслед за тем не слегла в постель и престарелая мать, и ему в неполные двенадцать лет пришлось бросить школу и, закинув за спину холщовую котомку с краюхой хлеба, пойти в город, чтобы устроиться хоть на какую-нибудь работу. Впрочем, это было тоже непросто. Пришлось «прибавить» себе лишние два года. Зато с работой ему «повезло»: военные заводы в то время буквально задыхались от недостатка рабочей силы, и Сергея без лишних хлопот приняли учеником токаря в механический цех одного из закрытых предприятий.