Владимир Корчагин - Подкидыш

Кирилл дважды перечитал письмо, стараясь вникнуть в смысл того, что написала Огги. Но ни записка, оставленная ее матерью, ни само это письмо ни на йоту не приоткрывали завесы тайны, окружающую Огги и ее родителей. Ясно было одно: какое-то страшное несчастье обрушилось в далекой неведомой стране на маленькую семью хороших людей, и последствия этого несчастья до сих пор коверкают жизнь самой юной из них, самой дорогой ему женщины. Но как помочь ей? Что можно сделать для нее, если она сама не знает, какое горе ее подстерегает? Вот если бы удалось разыскать этот проданный Бурякову дневник… Да, это единственное, что может сделать он, Кирилл, для Огги. И он не уедет из Чернореченска, пока не сделает все, что в его силах, по розыскам исчезнувшей реликвии.

Улица Подгорная начиналась сразу у вокзала, поэтому, сдав чемодан в камеру хранения и убедившись, что поезда до Верхнегорска не будет раньше завтрашнего утра, Кирилл решил сейчас же попробовать разыскать вдову Бурякову — Званцеву. Дом ее, судя по рассказам тетки Лизаветы, находился где-то неподалеку от больницы, так что найти его не представляло большого труда, тем более, что уже отсюда, с привокзальной площади, он увидел массивное каменное здание с соответствующей вывеской, по обе стороны которого тянулись добротные частные домовладения. Одно из них, видимо, и принадлежало Аграфене Званцевой.

Дойдя до больницы, Кирилл остановился у высокого парадного крыльца и, подождав, когда с него спустится немолодая, прилично одетая женщина, обратился к ней с вопросом:

— Простите, вы не скажете, в котором из этих домов живет гражданка Званцева?

— Гражданка Званцева? — Глаза женщины стрельнули острейшим любопытством. — Гражданка Званцева живет вон в том доме. Видите, где флюгер с петушком? Только ее нет сейчас, уехала, как всегда, по своим темным делишкам. А вы… Вы не из органов будете?

— Как вам сказать, — растерялся Кирилл. — Я собственно…

— А из органов, так могу сообщить важные сведения, — понизила голос женщина. — И по тому, первому делу об убийстве моего супруга и по второму, которое замяли, но которое я все равно так не оставлю, потому как имею факты. Да, факты! Во-первых, подохший боровок — от него никак не отделаешься. Во-вторых, эта ночная стирка — она тоже что-нибудь да значит. В-третьих…

— Подождите, — остановил ее Кирилл. — Прежде всего сядем, вон хоть там, на скамеечке. И потом — кто вы?

— Кто я? Я супруга убитого ими, то есть Сидором Буряковым и этой змеей подколодной Аграфеной Званцевой Маркела Ивановича Марчука.

— Постойте. Я знаю, что супруг ваш был действительно убит из ревности его соседом Буряковым, за что тот и понес соответствующее наказание. Но жена его Аграфена… Почему вы и ее называете убийцей?

— Потому что все в том деле было подстроено. Потому что я одна знаю, как и за что убили Марчука. Вот, слушайте! Все началось с этой поездки в Прибрежный, к их родственникам Полипчукам и покупки у них какой-то золотой безделушки! Но дело вовсе не в этой безделушке! Мы же соседями были. А стены-то в нынешних домах, сами знаете — чуть шепни, и все слышно. Вот мы с Маркелом все их секреты и вызнали. Ну так поехали они в гости к Полипчукам… И надо же так случиться, что в это самое время подбросили Игнату со Степанидой младенца…

— Это я знаю.

— Знаете, да не все. Потому что знал все только Сидор Буряков. И посвятил в это только свою Аграфену. Мы же с Маркелом лишь ненароком подслушали их ночные разговоры. А дело было так. Встал в то утро Сидор самым первым, потому как на рыбалку отправился. Вышел на крыльцо, — видит — ребенок. Но шум поднимать не стал: зачем ему это? Словом, спустился он к морю, а там, неподалеку от берега — шлюпка не шлюпка, в общем, две сцепленные посудины, ровно как грецкий орех, не до конца расколотый. Сел Сидор в лодку интересно ему стало — подплыл к тем посудинам, смотрит, все там блестит, словно золотом отделано, а в одной из них — женщина. Одна-одинешенька. И вроде не совсем здорова. Так показалось ему сначала. А как присмотрелся поближе — мать честная! — в посудине-то покойница. Схватил Сидор весло, чтобы оттолкнуться от злосчастной посудины, а она — хлоп! — и захлопнулась, вроде как в один шар сомкнулась. Потом завертелся тот шар волчком и камнем на дно. Сидор глянул под воду — а вода там как слезинка — лежит шар на дне, и не так глубоко. Ну, тут уж Сидору, понятно, не до рыбалки стало. Вернулся он к Полипчукам. А там дым коромыслом — подкидыша обнаружили. И при нем какая-то золотая вещица. У Сидора и глаза на лоб. Понял он, что не иначе как младенца подбросила та женщина, какую он только что на дно проводил, и сразу смекнул, что и в посудине ее многое, должно быть, чистым золотом отделано. Понял, а никому ни слова. Вернулись они с Аграфеной домой, а не дают им покоя ни золотая вещица, что прибрали к рукам Полипчуки, ни тем более золото, что на дне осталось. Через неделю, слышим, съездил Сидор опять к Полипчукам, выкупил у них вещицу. А заодно проверил, лежит ли на дне диковинная посудина. С тех пор только у них с Аграфеной и разговора было, как добраться до затонувшего сокровища. Что ни ночь — новые планы строят. И тут — точно тронулся мой Маркел. Засело у него в голове это проклятое золото. Думал он, думал и однажды вечером пошел к соседям и прямо заявил, что он все знает, и либо возьмет его Сидор в долю, либо заявит он обо всем куда следует. Ну и достукался! Порешил его Сидор. А после, на суде разыграли они с Аграфеной комедию, представили дело так, будто польстился он, Маркел, на ее бабьи прелести, сама, ведьма, заявила, что была любовницей Маркела. Но и этого ей было мало. Решила и от Сидора отделаться. Умер он в тюрьме. А отчего умер? Ясно, что она в передачу яда всыпала. Я уж говорила вам, что за неделю до этого у нее боровок околел. Так это я так понимаю, она на нем яд испытывала. А аккурат после той последней передачи всю ночь у нее стирка была. Это вам ни о чем не говорит? Она и замуж за Званцева вышла, чтобы только домом завладеть. А отчего утонул он в том же Прибрежном? Неужели не ясно, что она его потащила за тем кладом? Верно я говорю?