Владимир Корчагин - Женщина в черном

С этими словами она трижды размашисто перекрестила Никиту, поклонилась ему в пояс и только после этого начала медленно спускаться вниз по лестнице.

А Никита как стоял, прижавшись к стене, так и остался стоять, окончательно сбитый с толку тем, что услышал от старой женщины: при чем здесь ее отец и дочь? И почему она должна молиться за благо его самого и его будущей семьи?

И только после того, как внизу хлопнула входная дверь, он словно очнулся и поспешил позвонить в дверь Кедровой, надеясь хоть от нее получить объяснение всего происшедшего.

Однако Анастасия Ивановна встретила его так, будто ровным счетом ничего не произошло, и сразу заговорила об Инге:

— Ну как она, наша девочка? Натерпелись вы, наверное, страху? Берг мне все рассказал.

— Да, пришлось поволноваться. Но все обошлось. Спасибо Олегу со Светой. Только, Анастасия Ивановна, неужели мы снова оставим в покое этого озверевшего партократа?

— Серьезный вопрос… В этом последнем злодеянии к нему не подкопаешься. Но есть у меня одна зацепочка. Один мой бывший сослуживец недавно раздобыл документ большой убойной силы. Оказывается, в свое время наш уважаемый Николай Ефимович настрочил донос на одного известного человека, который занял сейчас, после реабилитации, высокий ответственный пост. Так вот, стоит дать ход этому документу… Но это после. А сейчас… Что это ты вроде в растрепанных чувствах? Или еще что-нибудь стряслось?

— Не знаю даже, как вам сказать… Сейчас, когда я только что поднялся к вам…

— А-а, встретил мать Евдокию? Она часто заходит ко мне. Но что это тебя так встревожило?

— Хорошенькое дело — что встревожило! Она словно преследует нас с Ингой, эта женщина в черном. А сейчас вдруг начала благодарить меня за то, что я будто бы сделал что-то хорошее для ее отца и дочери. Я не знал, что и подумать! Вы что-нибудь понимаете во всем этом?

— Сказала, что благодарит тебя за твою заботу об ее отце и дочери? Так и сказала?

— Да. И хочет почему-то денно и нощно молиться за меня и мою будущую семью. Что все это значит?

Анастасия Ивановна долго молчала, будто решала какую-то чрезвычайно сложную задачу. Потом сказала:

— Ну, что же… Видно, пришло время все тебе рассказать, Никита. Итак, слушай. Помнишь, как в прошлый раз ты спросил, любила ли я Льва Яковлевича? Я тогда ничего тебе не ответила. Теперь отвечу. Да, я любила его всю жизнь. С той самой студенческой поры, когда впервые увидела его за университетской кафедрой. А он… Он заметил меня как женщину лишь после того, как ему стало совсем уж невмоготу со своей молодой женой-секретаршей. Помнится, я немного говорила тебе об этом. Впрочем, может, и тогда я стала нужна ему лишь как фея-утешительница. Но… как бы там ни было, у нас родилась дочка. Льва Яковлевича это, кажется, не очень обрадовало. Да я понимаю его. Он жил только своей работой, своими исследованиями. Я тоже не могла уделить девочке много внимания. Тоже была увлечена работой, порой сутками не выходила из лаборатории.

Словом, отправила я свою дочку к родителям в деревню. Это было здесь, неподалеку. Поэтому я частенько навещала ее. И баловала сверх всякой меры. Материальные возможности мои это позволяли. Лев Яковлевич тоже не скупился на подарки дочери. И как-то не подумали мы оба, что только портим ее этим. Дочь выросла бездушной эгоисткой. И в довершение ко всему, не выходя замуж, родила ребенка.

Но это было бы полбеды. Я вырастила бы внучку. Но эта девочка… — Анастасия Ивановна судорожно вздохнула и зажала глаза рукой. — Но эта девочка, Никита, родилась без обеих ног…

Больше она не могла вымолвить ни слова, прижала платочек к глазам и затряслась в беззвучных рыданиях. Никита легонько погладил старую женщину по седым рассыпавшимся волосам, предложил стакан воды. Но она лишь покачала головой и, немного успокоившись, продолжала:

— Так вот, внучка моя родилась уродцем. А дочь не захотела даже взять ее из родильного дома, уехала со своим дружком куда-то в другой город. Убитая таким несчастьем, вне себя от горя, я бросилась к Льву Яковлевичу, стала просить его помочь девочке, воспользовавшись сделанным им открытием. Мы к тому времени почти закончили работу над соответствующим препаратом и, хотя большая часть испытаний была еще впереди, я верила Льву Яковлевичу как Богу. Лев Яковлевич, естественно, не сразу отважился на столь рискованный шаг. Мы оба понимали, чем может закончиться наша безумная затея. Но горе пересилило страх.