Литтмегалина - Омут

Мне задавали вопросы, но не слишком много. Я отдала им три флакона с таблетками. На этикетках флаконов стоял штамп аптеки, и я мстительно подумала, как засыплется теперь тот, через кого Делеф достал эту дрянь.

Его тело не смогли отыскать, до самой темноты провозившись у проклятого омута, оказавшегося глубоким, как бездна. И Делеф был там, на самом дне, куда его утащили подводные потоки.

Так завершилась история моего брата.

Я вспомнила о «Розовой оранжерее» и о письме только тогда, когда почтальон, не сумевший впихнуть в переполненный почтовый ящик очередную ежедневную газету, положил ее на коврик перед дверью. Опустошая ящик, я извлекла записную книжку и, узнав мелкий угловатый почерк Делефа, прижала ее к груди. На секунду меня ослепило видение черной воды, глянцевито поблескивающей, как нефть.

(Первые двадцать – тридцать страниц записной книжки вырваны).

…что смогу продолжать это долго.

Как я устал от боли. Обезболивающие не снимают ее полностью, лишь снижают интенсивность. Но ее постоянство вкупе с ощущением, что никуда мне от нее не деться – это самое худшее. Неужели когда-нибудь закончится? Проще умереть, чем поверить.

Жара доконала. Такая сильная – это дикость для Ровенны. После короткого дождя с земли пар.

Ненавижу.

Вынужденное бездействие не пошло мне на пользу. Я окончательно одичал и стал горьким, как хина. Одна мысль, что придется снова вступать в социальные взаимодействия, вымучивая из себя вежливость и хотя бы минимальную вовлеченность, вызывает тошноту.

Утром я разговаривал с Матиушем и пытался отказаться от вызова. Я сказал, что все еще не чувствую себя в достаточной степени восстановившимся.

В ответ Матиуш сослался на заключение врача СЛ, согласно которому я уже настолько здоров, что мог бы отправиться на соревнование по бальным танцам.

Я указал на свою трость взглядом, сочащимся сарказмом.

С заметным усилием Матиуш подавил свое желание высказаться. Тем не менее его мысли были практически зримы, витая над его головой: «Ты сам виноват в произошедшем, Делеф. Не обстоятельства, а твои безответственность и рассеянность позволили этой зверюге вывести тебя из строя на столь долгое время как раз в период, когда на нас навалилась лютая дичь. Это был рядовой случай, и все шло как обычно, а ты работаешь в отделе уже двенадцать лет. Ты облажался».

– Доктор настаивает, что у тебя нет никакой физиологической причины, чтобы продолжать хромать.

– Не иначе как меня заставляют мои собственные извращенные предпочтения, – язвительно фыркнул я.

– Тебе же выплатили компенсацию за увечье, – напомнил Матиуш, пытаясь меня утихомирить.

А существует ли компенсация за боль, за бессонные ночи и ночи, полные кошмаров, за неподвижные дни и тошноту, вызванную интоксикацией печени обезболивающими?

– Порой компенсация не компенсирует, – бросил я.

Матиуш решил, что мое недовольство вызвано малыми размерами суммы, и разразился занудной речью на тему нехватки финансирования. Мог бы и не распыляться. Все, что он мог сказать по этому поводу, я давно знал наизусть. Я выслушивал подобное каждый раз, как обращался к нему с жалобой, что после очередного ливня на стол в моем кабинете капает вода. Все проклятое здание СЛ трещит по швам.

– Тем не менее я похлопочу, чтобы тебе повысили зарплату, – торжественно завершил свою тираду Матиуш, видимо, пытаясь убедить меня, что ради столь ценного сотрудника он готов пойти на невиданные подвиги.

– Мне все надоело, – огрызнулся я.

Глаза Матиуша раскрылись шире.

– Надоело, – покорно согласился он. – Я выбью тебе отпуск, Делеф, я обещаю. Возвращайся, и я переговорю с Медведем. Но ты поедешь, да? Сейчас у нас нет возможности отправить другого.

– Неужели все заняты?

– Все заняты.

– Что случилось?

– Ты знаешь, у нас настала черная полоса… – промямлил Матиуш, отводя взгляд.

– Киношник вернулся? – перебил я его.

– Да, – неохотно подтвердил Матиуш.

– Сколько на этот раз?

– Молодая пара. Семья с ребенком. Все в один день.

– И как долго он продолжит убивать?

– Мы пытаемся остановить его.

– Поэтому ты отсылаешь меня, Матиуш? – осведомился я. – Чтобы я не вмешивался в расследование?

– Существует одна веская причина, по которой тебе не позволено участвовать.

– Даже две. Мой отец. Моя мать.

– Ты знаешь правила. Никакой личной вовлеченности в следствие.