Игорь Федорцов: Сталкер-югенд

«Господи!» — запаниковал человечек. — «Их видно! Видно!».

Часы с задержкой провалилась в слив. Он носил их в память о разлуке, о той которую любил. Придумал, что любил. Он многое напридумывал в своей жизни, сделаться счастливым. В этом он не одинок. Выдумывать проще и легче, чем быть.

Капало. Капало густое. Черное в черном. Человечек представил, капля провисает из полусферы в эллипсоид, тянется, истончается в верхней части в нить… в паутинку…, медленно и нехотя отрывается, в полете собирается в шар и шлепается в лужу, не образовав ни кругов, ни малейшего волнения. То куда капля сорвалась достаточно густо. Кровь, подобная меду или желе. Её здесь полно. Крови. Она повсюду. На стенах, на полу, на разбросанном оружие, на и под телами оружие державших. Еще час назад, час это долго, почти вечность, человечек являлся членом отрядом. Час прошел и он остался один. В темноте. Безоружный. Человечек спохватился, нашарил у колен пистолет. Схватил. Обойма не расстреляна. Что это? Крохотная надежда или последний подарок от насмешницы судьбы? И что делать в темноте с оружием? Стрелять − нужен свет, выжить — нужен свет. Свет! Здесь, на этой ветке метро, постоянного освещения никогда не было, а времянки давно сняты. Фонарь, он полагался каждому члену отряда, разбился и его осколки хрустели под коленками. Человечек потянулся нашарить фонарь. Вдруг зажжется? Заработает? Не могли же разом разбиться и выйти из строя все светодиоды? Конечно, нет! Стало радостней. У него будет свет! Будет! Пусть крохотный, едва видимый, закроешь пальцем, но свет. Чтобы радоваться в темноте, надо быть её частью. Человечек не часть темноты и потому радостная мысль распалась в прах. Если он зажжет свет, даже такой крохотный, что закрыть пальцем, его увидят. Те, кому свет не обязателен. Человечек отдернул руку. Он выдаст себя! Выдаст. Но если не зажигать света и сидеть тихо, его не обнаружат. Было странно утешаться подобным образом. Ведь без света не ступить ни шагу. Во-первых, сковывал ужас от нахождения в темноте. Во-вторых, пугали те, кто, несомненно, поджидал его в темноте. В-третьих, из-за темноты не понятно, куда надо двигаться. В какую сторону? Можно предполагать, строить догадки, даже мечтать, но все это крайне бессмысленные занятия, если ничего не предпринимать со светом. А это как раз человечек сделать и не мог. По всем трем названным причинам. Смерть была повсюду. Смерть рядом с ним. Он явственно ощущал и слышал её.

Клацали зубы, хрустели кости, жевали и рвали мягкую податливую плоть. Чавкали тянучку кишок. Мотали головой и фыркали. И все это в пяти-шести метрах от него. В темноте легко увидишь, то чего увидеть не можешь в принципе. Но человечек уверен, видит. Он напрягал глаза и улавливал какие-то контуры и движение. В действительности ли так не стоило и проверять. Достаточно звуков. Хорошо распознаваемых. Хищник выедал внутренности. Лакомился печенкой, лакал собиравшуюся в брюшине кровь, разгрызал и обкусывал краешки ребер. Урчал от удовольствия. Человечек пытался представить зверя. Зряшное занятие и никчемное насилие над воображением. Но мозг не мог бездействовать, когда все остальное недвижимо от ужаса. То, что зверь крупный, выдавали звуки. Но насколько крупный? В метр? Больше! С крупной головой. У крупного зверя должна быть крупная голова. Просто обязана быть. У него острые клыки? Острые и огромные! Надо же заполнить большущую и жадную пасть. Язык? Облизывающий окровавленную морду. Шершавый и горячий. Человечек втянул голову в плечи. Словно вот-вот облизнут и его. Что еще? Человечек сбивался, и раз за разом, возвращался к ярким и ужасным образам языка и клыков. Из круга выбился случайно. Глотка! Широкая бездонная глотка и ненасытная бездонная утроба! Человек ужался в комок и засопел, выдавливая мужество из остатков своей души. Он даже впихнул к нёбу пистолет. Но рука будто деревянная. Палец не сгибался надавить на спусковой крючок.

«Мне хана! Мне хана!» − трясся человечишка и никак не мог преодолеть жесткой скованности своего пальца. Палец превратился в ледышку, потому все попытки выстрелить не удавались. Сунул палец в рот, погреть. Ему он напомнил кубик льда из стакана допитого виски.

Дыхание…. Громкое… Хрипящее. Его собственное? Нет. Раненого? Но раненых нет на ближайшие двадцать метров. Есть ли они дальше? Возможно, но тогда он бы не слышал жуткое хрипение. Будто заядлого курильщика заставляют бежать марафон. Прокуренные дырявые легкие шипят и свистят, надрываются в пустой работе насытить кровь кислородом. Так кто же дышит? Кто курильщик? Колыхнулся воздух и обоняние человечишка уловило кислый запах с яблочным оттенком.