Александр Верт - Пекло. Восставший из мертвых

– Ваше самочувствие может меняться. Если появится боль или какие-то новые симптомы, я должен это знать.

– И поэтому дергаешься так, словно прячешь в жопе монтировку? – неожиданно резко спросил Финрер. – Бесит эта твоя дерганность.

– А меня – твоя агрессивность! – внезапно выдал Рональд, швырнув планшет на край кровати. – Я не знаю, что такое монтировка, но, возможно, с ней было бы не так страшно говорить с тобой, а я просто пытаюсь делать свою работу! Можно проявлять к этому хоть каплю уважения!?

Он выкрикнул все это зло и решительно, а сам тут же сглотнул и даже отступил от кровати, опасаясь реакции.

– Можно, – неожиданно ответил Финрер. – Если моего слова хватит, могу пообещать, что бросаться на тебя я не буду – по крайней мере, осознанно.

– Спасибо, что признаешь возможность неосознанного нападения, – вздохнул Рональд и все же снова шагнул к кровати, чтобы взять планшет. – Я, правда, просто хочу тебе помочь в рамках своей работы.

На это Финрер уже не стал отвечать, а снова посмотрел куда-то в сторону. Рональд проследил за его взглядом и понял, что тот упирается в темное пятно поворота в одном из коридоров, что виден сквозь прозрачную стену.

– Может, вам лучше принести что-то, чем можно заняться? Я могу принести планшет, отключенный от сети. Наши техники могут загрузить туда книги, фильмы или…

– Не хочу, – перебил его Финрер, все так же глядя в сторону. – Да и ты уже перешел на «ты», нефиг корчить вежливость не в тему.

– Но смотреть в одну точку, наверно, тяжело, – невозмутимо ответил Рональд, стараясь скрыть смущение, – особенно сейчас, когда ваш психотерапевт еще не начал работу с вами.

Финрер странно посмотрел на него, как-то растерянно и удивленно.

– Мне есть о чем подумать, – признался он.

– В этом и проблема, – сказал Рональд, глядя ему в глаза. – Людям, вернувшимся с таких мест, где был ты, опасно думать в одиночестве.

Финрер скривился, но не ответил, снова посмотрев куда-то в сторону.

– Если пожеланий нет, я загружу книги на свое усмотрение, – сказал Рональд. – А еще, если возражений не будет, я разрешу Бергу Дауману приходить к палате. Внутрь его не пустят, но к стеклу он подойти сможет.

Это удивило Финрера. Он посмотрел на Рональда очень внимательно, а потом все же ответил.

– Спасибо, но не грузите книги про космос, не хочу их видеть. Пусть это будет лучше какая-нибудь глупость.

– Про любовь? – попытался пошутить Рональд, но Финрер только сильнее нахмурился.

– Если там никто не умер, то лучше про любовь, может так я хоть что-то пойму.

– Кстати, об этом, – внезапно встрепенулся Рональд. – Я узнал про Маер.

От такого перехода глаза у Финрера раскрылись шире от недоумения. Как врач связал любовь и Карин, он не понимал, но внимательно слушал, а потом говорил спасибо, не задавая вопросов, не понимая, что все в госпитале уже знали об их связи, потому что Карин звала его в бреду, да и его реакция на женский крик не осталась незамеченной.

Только медсестры шептались и показывали на него пальцем с таким же противным видом, что и прежде, а значит ничего не менялось, разве что врач немного расслаблялся, а вместе с ним и Оливер, привыкший реагировать на чужой страх, как на вонь подлости.

Она упиралась рукой в обнаженную грудь Оливера Финрера, лежавшего на полу в какой-то металлической комнате. Пол был неровный, мятый, со следами ржавчины и россыпями пустынного песка, но его это, как обычно, не смущало. Его вообще ничего и никогда не смущало, и она была бы счастлива от этого прикосновения и от его взгляда – внимательного, чуть хмурого и потому, можно считать, расслабленного. Чаще всего он хмурится куда сильнее.

«Я люблю тебя», – хочется сказать ей и в то же время что-то внутри готово орать, умолять его бежать и спасаться, потому что ее рука поднимается к его шее, а разум понимает, что механическое тело с силиконовой прозрачной оболочкой очень опасно. Одним прикосновением оно может убить его, пронзить током, задушить, впиться пальцами так сильно, что вырвет острый кадык вместе с глоткой.

Что-то внутри нее хочет этого. Или это она внутри совсем другого сознания – неживого, искусственного, но такого упрямого, что ей сложно понять, где заканчивается она и начинается искусственный интеллект.

Человеческая рука тает, и на ее месте появляется чужая, металлическая, опасная, а слезы льются по щекам. Холодный пот заливает глаза. По обнаженному телу идет озноб, и никто не знает, чем обернется прикосновение к основанию шеи.