Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

Стоны. Значит, ящеры довольны.

Порой кто-то зашипит. Это значит: поберегись.

Крики, ругательства и кряхтенье – у погонщиков тоже все отлично.

Я в тот день узнал неимоверно много разного, мотаясь туда-сюда между драконами. Пятеро или шестеро в стаде вожаки, остальные идут за ними. Направь куда надо вожаков, и дело сделано. Драконов в основном заносит вправо. Они лучше слушают, если щелкнуть по задним ляжкам. Позже я выяснил, что пучки нервов, отвечающие за заднюю трансмиссию, у ящеров крупнее, чем мозг.

Один из вожаков все норовил уйти в конец: там у него была толстая самка, которая, как объяснил Паук, из-за опухоли в яичнике постоянно была набита бесплодными яйцами. Мы еле отгоняли его.

Я много ездил по краю стада (подражал Одноглазу) и пощелкивал ящеров, которых постоянно интересовало что-то на совершенно ненужных нам направлениях.

Кое-что понимать в этом деле я начал, когда двадцать драконов завязли в мятной топи (хлябкая песчаная топь, покрытая огромными кустами веющей на ветру мяты, так ведь? Мятная топь). Паук, щелкая тремя кнутами, в одиночку погнал остальное стадо по кругу, а мы пятеро шлепали взад-вперед по мяте, вызволяя зверюг.

– Дальше такого поменьше будет, – сказал Паук, когда мы опять поскакали рядом. – Скоро начнется Великая столица – Мегаполис, если только мы не слишком сбились с тропы. Я все время забирал на запад.

У меня ныла рука.

Как только выдались двадцать спокойных секунд рядом с Одноглазом, я спросил:

– Дурацкое дело – тратить тут жизнь, а, приятель?

Он улыбнулся.

Два очень дружелюбных дракона разделили нас веселым стонущим галопом. Пот лил мне в глаза, под мышками будто масло скользило. С полуседлом ляжки тоже стирались в кровь, но хотя бы не так быстро. Я почти ничего не видел и гнал в основном на слух, когда Паук прокричал:

– Вышли на тропу! Вон он, Мегаполис завиднелся!

Я поднял глаза, их залило новым потом, а мир поплыл от жары. Я гнал драконов. Дрок поредел, тропа пошла под уклон.

Земля крошилась под драконьими лапами. В пекле, не скрашенном ни единым листком, солнце вгоняло нам в загривки золотые иглы. Почва отражала жар изнизу. Потом наконец начался песок.

Драконам пришлось замедлиться. Паук, проезжая рядом, придержал ящера, вытер большим пальцем глаза.

– Обычно мы их гоним по Макклеллан-авеню, – сказал он, оглядывая дюны. – Но сейчас, похоже, ближе к Мейн-стрит выйдем. Ничего, через пару километров она все равно с Макклеллан пересечется. На перекрестке и заночуем.

Вокруг разносилось шипение драконов: после болот сушь пришлась им не по нутру. Мы бороздили пески Мегаполиса, безмолвные, яростно кишащие сотнями ящеров, и я случайно прошел через секунду без времени. Там, в глухом и полом месте, мне представилось, что я окружен и сдавлен миллионами тел, затиснутых между стен, грязных, грозных, вопящих от ужаса, – вот она, древняя, мертвая предыдущая раса.

Я отогнал видение щелчком кнута. Солнце вгрызалось в пески.

Два ящера задрались, и я пощекотал им бока. Им это сильно не понравилось, они попытались цапнуть зубами кнут, но оба промахнулись. Я вдохнул больше, чем мог осилить, но, когда они почесали дальше, понял, что улыбаюсь. В одиночестве мы загоняли день, и ужас мешался с ублаготворением.