Ярослав Гжендович - Носитель судьбы

Дикие дети разбежались, некоторые начали засыпать и падать на снег.

Вход в башню сделался отверстием.

А на присыпанных снегом ступенях сидел фавн. С рожками, торчащими надо лбом из кудрявых волос, с козлиными ногами, поросшими кудлатым мехом. Держал толстую, короткую флейту с многими отверстиями и играл « Porque te vas », как виртуоз.

— Бенкей… — прохрипел Филар. — Бенкей Хебзагал.

Фавн чуть нахмурился, словно хотел что-то вспомнить, но продолжил играть.

Драккайнен взошел по лестнице и толкнул окованные листьями, розами и горящими сердцами двери. Те оказались заперты.

— С самой школы я не сталкивался с таким унижением, — проворчал он. — Чтоб тех братьев Гримм паралич разбил. Как там было? Рапунцель, Рапунцель, спусти свои косы? Я сейчас сбрендю нахрен. Ладно, — он поправил корону и наложил на нее еще и венок из тряпичных розочек.

— Пассионария! — крикнул. — Я заберу тебя домой! Домой, Пассионария! Все тебя ждут! Возвращайся домой!

Земля дрогнула, в лесу раздался страшный плач диких детей. Фавн взглянул удивленно, а потом снова принялся играть. Наверху треснуло стекло на одном из окон, вокруг скрученных корней дерева появились трещины.

— Я забираю тебя домой, Пассионария! — заорал Вуко снова. — Я прибыл за тобой!

Двери заскрипели и открылись.

— Оставайтесь здесь, — приказал Вуко.

Ударил концом факела в арку и вошел во тьму башни.

Потом были бесконечные ступени, спиралью вьющиеся внутри. Вверх и вверх.

Маленькие светящиеся эльфы шмыгали вокруг головы Драккайнена, а сердце его при их виде сжималось. Он остановился на миг, чтобы отереть лицо, но сразу поднял факел и пошел дальше, бормоча себе под нос:

— Милая принцесса кукол, фея из листвы и грязи. Злится, рдеет, как куколь, в золотой постели княжон.

Следующие ступени, следующий лестничный пролет, вверчивающийся в башню, как сон шизофреника.

— Губы цвета спелой вишни, сердце — острая иголка: сны, как бабочки, повиснут у злой девочки на полке.

Ступени закончились. Он стоял перед двустворчатыми воротами. Толкнул их и вошел в большой, будто собор, тронный зал. В пустой.

Только по полу ветер гонял сухую листву, крутил ее в миниатюрных торнадо, словно печальные воспоминания о бале в замке королевы кукол.

Он шел, слыша эхо собственных шагов и лязг жестяной брони.

Шел, прекрасно понимая, что опоздал. Что все было зря.

Потому что на полу лежало высохшее тело воина. С оскаленными зубами, с кожей бронзовой и сморщенной, покрытой следами черной, зигзагообразной татуировки. Рядом лежал сложный шишак с забралом в форме оскаленной морды тиранозавра. Чуть дальше, лицом к земле, еще один труп в ржавом доспехе. И следующий, как сломанная марионетка, вдавленная в угол. И скорчившийся в своем панцире краб, словно миниатюрный сожженный танк. И еще один, выпотрошенный, как съеденная креветка.

А потом была только стена.

И конец.

— Я пришел забрать тебя домой, Пассионария! — крикнул Драккайнен во все горло. — Домой! Tu casa [14] Домой ( исп .). , Пассионария! Porque te vas!

Что-то щелкнуло, зажегся слабый красноватый огонек — будто аварийные лампы.

А потом сложные плитки стены вдруг покрылись серебром и сделались огромным зеркалом, в котором он увидел себя. Серебряного, сверкающего принца, выглядящего словно неудачный андроид, и слегка как персонаж школьного театра. Глупого принца в криво сидящей короне, достойной дня рождения в фастфуде.

И тогда зеркало лопнуло со звоном, осыпалось, будто листва, тысячью блестящих осколков.

Вуко отскочил, заслонившись рукой, а потом заглянул в нишу, где возносилась Пассионария Калло, вросши до пояса в платье из корней, с тучей кудрявых волос, плавающих вокруг головы.

Она не была особенно красивой: с коротким, вздернутым носиком, угловатой челюстью и широким ртом, будто вырезанным под носом. Легко можно было представить себе ее в кабинете, ведущей сеанс семейной терапии.

Драккайнен некоторое время смотрел, остолбенев, а потом вошел в нишу и встал подле нее. У нее было неподвижное, обвисшее лицо и закрытые глаза.

— Никто не говорил, что будет легко, — проворчал разведчик. — Впрочем, откуда бы здесь яблочки, в эту-то пору года?

Он покопался за пазухой, вынул небольшой пакетик и прижал его на миг к губам. А потом осторожно взобрался по пирамиде спутанных корней, что были ее платьем.

— Я забираю тебя домой, Пассионария, — прошептал, стараясь не облизывать губ. — Это уже конец. Ты возвращаешься домой.