Олег Николаевич Верещагин Клятва разведчика

– У вас, Зина, примитивное, извините, представление о том, что есть Бог. С чего вы вообще решили, что это старик на облаке? Вы ещё приведите мне пример – мол, лётчики в небо летали, Бога не нашли.

– А чем плох пример? – Зинаида (решительная, курносая, с косой не хуже Юлькиной, она держала братьев в ежовых рукавицах, только вот Димкиной веры в Господа переломить не могла)

– А тем, что наивно это. Бог есть всё. Он во всём. И искать его в небе бессмысленно. Точнее – ничем не лучше и не хуже, чем в себе, например.

– Отец Николай, признание идеи Бога умаляет достижения самого человека. Мы – страна безбожников. И тем не менее Днепрогэс и Магнитку построили мы. Мы освоили Арктику и заставили плодоносить пустыни Азии. По логике, существуй Бог, он должен был бы всеми силами мешать нам, отказавшимся от него, – как ни крути, а спор девчонка вела умело и напористо. – Но мы сделали всё это. А тем, кто кричал о вере в Бога, он и не подумал помогать. Например – отбиться от фашистов. И кстати – у них на пряжках написано «С нами Бог!» Но победим мы, а не они.

– Человек не может знать, чего хочет Господь, – возразил отец Николай. – Может, всё это его замысел? И наше безверие, и…

– Тогда с тем же успехом можно поклоняться ветру или небу, – пожала плечами Зинка. – Я вон братцу своему всё твержу, твержу…

Я чуть поотстал (мы шли без строя и без особой опаски, места насквозь знакомые) и пристроился к Димке. Он легко пёр на плече солидную «зброёвку» и вопросительно взглянул на меня.

– Дим… – я помедлил. – А всё‑таки… почему ты… веришь? Нет, ты не думай, я не отговаривать тебя хочу, я просто… интересуюсь.

– Потому что я видел Господа, – просто ответил Димка. Я слегка обалдел – даже для меня это было то ещё заявление. А Димка, увидев мои спятившие глаза, улыбнулся немного застенчиво: – Не, правда… Я маленький был совсем… ну, может, не совсем, восемь лет… И утонул. Один купался, ну и… А потом увидел… человек такой. Как в книжке рисуют… в Библии, у бабушки была… Он меня вынес на берег. И по голове так погладил, а потом сказал: «Беги домой. И один больше не купайся.» Я тогда и попросил отца Панфила – у нас был такой священник – чтобы он меня тишком окрестил… А потом решил – не буду скрываться, и всё.

Димка не выглядел ни чокнутым, ни юродивым. Он здорово играл в футбол консервной банкой, стрелял и вообще. Я подумал и спросил:

– Ну а как же… Тогда правда неувязка… Немцы же в бога верят…

– Не верят, – покачал головой Димка и его лицо закаменело. – То есть… может, кто‑то думает, что верит. А самые страшные не верят. Борька, я сам видел, как они людей в жертву приносили. Не просто убивали, а в жертву приносили. Один стоял на крыше и бросал вниз детей… маленьких… а их внизу ловили на штыки и подкидывали, а потом выложили из тел такой знак, как у эсэсовцев…

«Зиг‑руна, – холодея, подумал я. – Руна победы… древний обычай, его уже даже викинги не практиковали…"Я и раньше читал, что эсэсовцы были язычники, но чтоб вот так…

– И отца Панфила… – Димка сглотнул. – Они его вниз головой на дверях церкви распяли. И что‑то такое пели…

Я снова отошёл в сторону. И потихоньку перекрестился… а потом вздрогнул, поймав на себе взгляд.

Это был отец Николай. Он уже перестал спорить, улыбнулся мне и подошёл. Просто зашагал рядом. „Может, рассказть ему всё? – вдруг подумал я. – Всё‑всё… Но зачем? Чем он поможет? И не поверит он. Да и кто бы тут поверил…“ И я вместо рассказа тихо попросил его:

– Отец Николай… не сердитесь на них. Они просто не понимают…

– Я и не думаю сердиться, – он продолжал улыбаться. – И Господь не сердится на них. Как Он может сердиться на тех, кто юные годы свои кладёт на алтарь Отечества? Кто заступил дорогу бесовским полчищам? А что они говорят… – священник как‑то легко рассмеялся. – Если скажет человек, что делает дело именем Божиим и сделает зло – Сатане отойдут его дела. А кто скажет, что Бога не нужно ему и сотворит добро – Господь примет сделанное и возрадуется…

И отец Николай перекрестил меня.

26

Мальчишку звали Ким, Кимка. Сокращённо от „Коммунистический Интернационал Молодёжи“. Глупость, но получилось красиво. Ему было где‑то лет тринадцать, но держался он совершенно как взрослый – спокойно сидел на пне, покуривал самокрутку и объяснял, водя карандашом по листку блокнота Сашки:

– Вот тут посты. По обе стороны полотна. И у обоих концов моста – тоже. Каждый раз, как состав пропустить, сапёры ходят в обе стороны. Смотрят внимательно, прямо землю роют, серьёзно, если что подозрительным покажется. График выдерживают во, – он показал большой палец. – Минута в минуту. Шестого пойдёт особый эшелон. Я в пристанционке полы мыл, Райзбах – это начальник охраны – ужрался и какому‑то полицаю – не нашему, а тоже фрицу – говорил. И что его к награде представили за то, что диверсий на его участке не бывает, и про этот эшелон. Они не знают, что я немецкий хорошо понимаю. Я до войны его любил, хоть только год учили, но я сам занимался… В пять сорок через мост пойдёт.