Олег Николаевич Верещагин Клятва разведчика

– Клаус! Клаус!

Штурмбанфюрер обернулся. Лотта спешила к нему – лицо перемазано гарью, она локтем отпихивала ЭмПи и что‑то держала в руке. Подбежав, женщина протянула это – и это оказалась бумажка, измятая, грязная, но с хорошо читаемым текстом.

– На станции их много, откуда взялись – непонятно, – Лотта кривила губы. – Это партизаны, Клаус. Мы мало вешаем.

– Что тут написано? – Клаус знал разговорный русский неплохо, но читал гораздо хуже. Лотта снова взяла бумагу.

Дали мы вам жизни, гадам!

Бить фашистов каждый рад!

Долго будет сниться гадам

Партизанский наш отряд! –

По бокам были нарисованы красные звёзды, а ниже – странный знак: рука с разведёнными вилкой пальцами. И подпись: " „Шалыга“ – от всех наших!»

– Странно, – услышал Клаус чей‑то голос, – знак внизу напоминает знак европейского Сопротивления. [Сопротивление – общее название многочисленных организаций, в 1939–1945 г.г. боровшихся в Европе против гитлеровской оккупации. Общим их символом была латинская буква V, а в быту – разведённые в виде этой буквы пальцы. ] Для России он нехарактерен.

Клаус и Лотта обернулись.

Высокий блондин в камуфляже стоял совсем рядом с ними в излишне свободной позе, и тёплый ветерок трепал его слишком длинные волосы. Клаус обрадованно выдохнул:

– Айзек! Ты вернулся!

– Рад тебя видеть, хотя ситуация, как я вижу, не располагает к радости… Вы прекрасны, как майская роза, Лотта… Мда, подумать только, мы с ребятами уже настроились отдыхать в Португалии… И кстати. Чем больше вы вешаете, тем чаще будут происходить подобные вещи.

– Эти недочеловеки, проклятые дикари, понимают только такой язык! – Лотта оскалилась, как большой, красивый и опасный зверь.

– Очень может быть, – кивнул камуфлированный. – Но именно потому, что они недочеловеки, им не занимать хитрости и изворотливости… Насколько я могу судить – операция великолепная. И по замыслу, и по исполнению.

– Тебе хорошо шутить, Айзек, – Шпарнберг вздохнул. – А я отвечаю за безопасность этого огромного района. И я уже доложил, что партизанских отрядов тут больше нет – только мелкие группки бандитов, неспособные…

– Ну, это ты поспешил, – Айзек улыбнулся, его зубы блеснули алым от огня. – Мы их найдём и уничтожим, это моя любимая работа. Вопрос только в том, сколько на это понадобится времени… и что ещё смогут наворотить за это время твои способные оппоненты… Странноватый всё‑таки значок. Может быть, у них в отряде какой‑нибудь европеец?.. Да, Клаус. Отдай распоряжение, чтобы моим людям нашли местечко где‑нибудь в Гдове. Домик на окраине, знаешь ли… – он повернулся к разрушенному мосту и засмеялся: – О бог мой, но какова изобретательность! Для меня будет наслаждением их уничтожить!

27

Отец Николай и Кимка висели рядом. Их можно было различить только по росту и сложению – оба тела сильно обгорели. Кисти рук у повешенных были отрублены, между ног всё сожжено, глаза выдавлены. Шею отца Николая охватывала цепочка его креста. Шею Кимки – галстук, ярко‑алый на чёрном.

Отца Николая повесили на цепочке креста. Кимку – на галстуке.

Мы стояли под виселицей и молчали. Я перекрестился – ребята даже не обернулись на меня. Юлька смотрела глазами такими же чёрными, как и тела погибших. Женька чуть покачивался и моргал. Сашка молчал, только как‑то посвистывал сквозь зубы. Лиц остальных я не видел. А своего не чувствовал – оно онемело и стало чужим.

– Вот так, значит, – сказал наконец Сашка и повёл плечом, поддёргивая ремень ППШ. Оглянулся на собравшихся людей: – Кто это сделал?

– Эсэсовцы и сделали, – подал кто‑то голос. – Батюшка пришёл, говорит – меня берите, а мальчонку отпустите… Они в смех и обоих в дом затащили. А длинный такой, худой, говорит: мол, молись, святоша, пусть бог спасает тебя и мальчишку…

– Их мёртвыми повесили? – спросил Сашка, и в голосе его была надежда. Уже другой голос ответил:

– Да нет, оба живые были, когда сюда их притащили, только не своими ногами уже шли… – и ещё один голос истерически закричал:

– Уходите! Уходите отсюда! Они ж опять придут, они всю деревню спалят! Вы там воюете, а нам да нашим детям…

Сашка выстрелил, и толпа раздалась от тяжело упавшего мужского тела.

– Кто ещё хочет что сказать? – голос Сашки был чужим. – Кто ещё своими соплями Советской Власти на жалость капать хочет? Кто ещё хочет победы за печкой подождать? Подай голос, ну? – ответом было ошалелое молчание. Сашка убрал «штейр» в кобуру и сказал: – Эти люди за вас погибли. За то, чтоб вы на своей земле свободными жили. Знали, что погибнуть могут. И всё равно боролись. А вы… – он обвёл сельчан взглядом. – Вы трусы. Все трусы. Видеть вас противно.