Олег Николаевич Верещагин Клятва разведчика

– Нет, – она покачала головой. – Расскажи?

Естественно, я умолчал, что в данный момент тридцатипятилетний Роберт Энсон Хайнлайн служит на станции морской авиации США в Филадельфии и, кажется, ещё только‑только пробует печататься. А уж «Луну…» напишет только ещё через тридцать пять лет… К чему не относящиеся к делу подробности? Главное, что Юльке понравился рассказ – точнее, роман, который я рассказывал. Она ни разу не перебила, а потом, когда я умолк (язык отболтал, честное слово!), сказала с сожалением:

– Нет, я такого не читала…

– Его мало переводили, – нашёл я объяснение. – Я в библиотеке брал… Слушай, смотри, уже скоро светать начнёт!

Ёлки‑палки!!! Это было правдой. Пока я рассказывал роман, вокруг посерело, выступили из лесной темноты деревья, поволокся по траве от близких болот. Из штабной землянки вышел Мефодий Алексеевич, постоял, позевал, потом перекрестился (вызвав у меня тихий восторг!), прошёлся туда‑сюда, но нас не заметил, да и не стремился, кажется. Вернулся обратно, задёрнул полог… Прошла смена часовых. Юлька с явной неохотой сказала:

– Пошли спать, что ли?

– Иди, я ещё посижу, покурю, – ответил я, и девчонка вытаращилась:

– Ты куришь?!

– Не, это так говорится, – я зевнул, прикрыв рот ладонью. – Иди.

Она ушла в землянку. Я, сам не зная почему, улыбнулся – просто так, в пространство. И увидел Ромку – мальчишка бесшумно вышел из лесной чащи: босиком, в какой‑то невообразимой хламиде, с торбой через плечо.

– Доброе утро, – вполне дружелюбно кивнул он мне. – А дядя Мефодий спит?

– Только что выходил, – я кивнул. – Доброе утро. Как дела?

– Сначала командиру, – важно сказал Ромка и, поддёрнув штаны, зашагал к командирской землянке.

«Дам я ему щелбана, – беззлобно подумал я, поднимаясь. – А сейчас – поспать надо хоть немного. Засиделись на завалинке…»

В землянке все спали – даже Юлька успела уснуть. Я присел на нары, разулся. От портянок бы избавиться – ну не привык я к ним. И не привыкну… Или привыкну? Человек ко всему может привыкнуть.

Наверное, ко всему. Или почти ко всему.

Я откинулся на солому и, глядя в потолок, сказал негромко, но отчётливо:

– Спокойной ночи, мама.

19

На станции перекликались гудки. Лёжа в трёхстах метрах от неё, я подумал, что сегодня не слышал канонады, хотя лежал тут с полуночи, когда мы вышли из леса и заняли заранее определённые на плане позиции. За это время по дороге – той самой, которой меня вели под конвоем – проехал только один мотоцикл, без коляски. Связист или ещё кто‑то вроде… Но станционная жизнь отличалась оживлённостью. Оставалось только надеяться, что наши люди, с которыми говорил Ромка, не ошиблись и среди эшелонов, которые тут будут под утро, не окажется состава с пехотой. В этом случае нам крантец.

Наверное, все уже заняли позиции и ждут нашего сигнала – выстрелов по часовым на вышках возле склада. «Свою» вышку я видел и так – решётчатая конструкция на фоне неба. Даже часового временами видел наверху. Но попасть сейчас, конечно, не сумел бы… хотя нет, уже и не темно.

На запястье у меня были часы Хокканена. Мефодий Алексеевич сказал, что начинать будем в четыре тридцать. Непривычные стрелки на большом циферблате отсчитывали время – четыре пятнадцать… Ещё пятнадцать минут… Пожевать бы чего‑нибудь. Ладно, потом пожуём. Может, продуктами разживёмся… Интересно, зачем немцы собирают на станции взрывчатку? Не для нас же…

Хотя – почему не для нас?

Я аккуратно вытянул руку и снял с прицела кожаную покрышку. Позицию я оборудовал за кустами на меже, в дренажной канаве, где можно было в случае чего встать на колени. Сейчас в этом не было нужды. Я лёг удобнее и устроил обмотанный лентами ствол винтовки в толстой развилке. Наши уже все на местах. Вот странность – я и в лицо‑то ещё не всех знаю, не говорю уж по именам. Но они уже – наши. Это очень важно, когда есть наши и чужие, хотя снобствующие кретины не устают твердить, что «лучшая партия – это партия самого себя».

Может, потому что они никому не интересны и не нужны? Вот и остаётся считать, что окружающие тебя недостойны… Удобная и незатратная позиция, а главное, общество, в котором она доминирует, можно брать голыми руками…

Так, а чего там, на часах? Ещё пять минут… И светает быстро. Триста метров… Я приложился к прицелу. Прицел был немецкий, естественно, 2,5х. На остриё прицельного пенька плавно села и неподвижно застыла голова часового в каске. Ниже… Шея… Ветра нет, очень тихо, хорошо… А вот лицо немца различалось плохо. Или он эстонец? Хорошо бы – эстонец. Тот, который меня треснул прикладом… Часовой зевнул, прислонился к перильцам возле пулемёта, застыл. Сейчас наши режут провода телефонных линий. Кто‑то, может быть, звонит… растерянно отодвигает трубку от уха, дует в неё (я видел в кино; зачем, интересно?). Приклад плотно упереть в плечо. Ещё раз проверяем прицел… Не двигайся, не надо… «АСК» нас учил стрелять очень неплохо, а «Шалыга» был из лучших; недаром – «медведь»… На наших мишенях были изображены американские солдаты… Каски похожие, вот что интересно… Выбрать холостой ход… Выдох…