Олег Николаевич Верещагин Клятва разведчика

Выстрел!

Я увидел, как дёрнулась голова И, вскакивая, перебросил винтовку за плечи, схватил ЭмПи. Утренняя тишина обрушилась, её раскололи, как стеклянный красивый витраж, резкие выстрелы винтовок, деловитое тарахтенье пистолет‑пулемётов, гром пулемётных очередей, гранатные разрывы, выкрики и – я впервые услышал это в жизни! – нарастающий крик «ура!»

Это было страшно. Непохоже на мои представления об этом кличе. Словно кто‑то с тягучей угрозой давил из себя «ыыыыыыыррррыыыы!», зверь какой‑то поднимался из берлоги, разярённый и неостановимый. Наверное, у врага рождалась та же ассоциация. И я на бегу понял, почему бывало в истории – наши обращали врагов в бегство одним только этим рёвом, унылым и диким…

…Когда я вбежал в пристанционный скверик, за деревьями промелькнул броневагон. Его башенка разворачивалась, пулемёты опускались на минус, чтобы бить в упор. Кто‑то – в белом белье – перескочил было через решетчатый забор, его догнала тёмная фигура, начала колоть тускло блестящим штыком на винтовке, что‑то крича, а белая фигура крутилась, выла и отмахивалась руками, застряв на заборе. Рвануло – страшно, так, что я присел, почти упав. Алое зарево встало над путями. Наш тащил из убитого немца, висящего на ограде, штык и орал:

– Отдай! Отдай, б…я, убью, с‑сука, отдай! – а потом вдруг вскинулся и обмяк, роняя винтовку и цепляясь за ноги убитого; так и стащил его на себя. Через ограду перевалился гимнастическим броском немец – в галифе, с длинным тяжёлым «маузером», как в кино про Гражданскую, не с винтовкой, с пистолетом. Присел, целясь – и я врезал в него шагов с десяти не меньше пяти пуль.

– О‑аххх… – выдохнул немец, запрокидываясь. Я сунулся к забору и меня чуть не убили свои же – двое лежали на путях и стреляли. Я присел и заорал (ни малейшего испуга не было!):

– Свои, вы чего?!

На путях горел целый эешелон – как‑то бешено, свирепо, вымётывая огненные хлысты, щупальца какого‑то спрута. Около огня плясали три или четыре живых факела, смешно размахивали руками, подпрыгивали, крутились, потом начали падать и замирать, подёргиваясь… Рядом кто‑то протащил под мышки раненого, тот кричал тоненько: «Ойойойойой!..» я увидел, что броневагон стоит напротив СЩБ и разносит его буквально в клочья очередями, а оттуда – через дверь и через окна – прыгают немцы, бегут и падают, и СЩБ уже занимается огнём…

– Там, в конторе, там немцы тоже! – прохрипел кто‑то, и мы бросились по знакомому перрону к той самой двери. Окно вылетело со звоном; я сразу упал, и кто‑то ещё упал тоже, а ещё один замешкался, подпрыгнул, сказал «мама» и начал плеваться кровью во все стороны, а потом упал и заколотил сапогами. Я начал стрелять по окну, поменял магазин, а мой напарник – молодец! – уже перебегал к двери ближе… В руке у него появилась граната – немецкая «колотуха» на длинной ручке – и он по дуге бросил её в окно, сказав:

– Хек! – и оттуда ударило дымом. Дальше я сам не помню, как, но я уже был на пороге комнаты, где меня допрашивали, и обербаулейтер (горит человек на работе, утро – а он всё ещё тут!), зажав рукой левое плечо, пытался дотянуться до лежащего на полу небольшого пистолетика.

– Гут морген, герр обербаулейтер, – кивнул я. Ничего общего с трусоватыми немцами из старых фильмов: этот толстячок оскалился и достал‑таки пистолет, хотя из плеча брызгала кровь:

– Руссише швайн! – ненавидяще прохрипел он, даже не узнавая меня. Я отсёк очередь в пару выстрелов, и он завалился головой к конторке. Я схватил какой‑то портфель, начал набивать в него без разбора бумаги, бумаги, бумаги, то и дело спотыкаясь о чьи‑то ноги; только потом я сообразил, что это убитая гранатой женщина, та машинистка. Так вот что он тут делал – на рабочем месте…

– Бориска! – в окно всунулась голова Мефодия Алексеевича. – Бориска, ты это, тут?! Ты это чего тут?!

– Бумаги! – чужим голосом пролаял я. – Может, чего важное! Держите! – я пихнул ему портфель прямо через окно. – Этот обербаулейтер убит…

– Это, Фунше твоего тоже это – грохнули, не разобрались это, – огорчённо сказал командир, беря портфель в обнимку и становясь похожим на гнома из «Белоснежки» вообще до неприличного. – Он, значит, это – в вагоне и сидел, кофей это распивал с командиром. Витька их обоих это, того… Ты вылезай это, ещё и не кончено ничего это…

Я ещё секунд десять поискал гранаты – меня почему‑то заклинило, что тут должен стоять ящик гранат, я его вроде даже видел. Ничего подобного…