Олег Николаевич Верещагин Клятва разведчика

Но празднование 60‑летия Победы всё‑таки следовало отменить и объявить в этот день траур. Потому что именно 9 мая 2005 года в одном из коллекторов города Красноярска были найдены обгоревшие до скелетирования тела пропавших (а точнее – похищенных) месяцем ранее пяти детей в возрасте 9‑12 лет. На пятерых Саше Лавренову, Диме Макарову, Максиму Тауманову, Галашу Мамедгасанову и Сафару Алиеву было 52 года. Вполне нормальный средний срок смерти мужчины в демократическом нашем государстве. Но для детей всё‑таки несколько рановато, вам не кажется?

Хотя возможно – я и ошибаюсь. Возможно, документы „Плана Ост“, предусматривавшего поголовную неграмотность, отсутствие медицинского обслуживания, нездоровую пищу, пропаганду контрацепции и аборты среди населения России, кем‑то приняты на вооружение в наши дни. Тогда всё нормально. Спите спокойно, сограждане.

* * *

Когда я писал эту книгу, я думал в первую очередь, конечно же, о Лукьяненко и Крапивине. Но это – абсолютно отдельная тема.

А во вторую – о том, что живёт на свете масса людей, имеющих высшее образование и на этом основании величающих себя интеллигентами. Это довольно странные на мой взгляд люди. И дело не в том, что они любят трепаться. Дело в том, о чём и как они треплются.

Мне, например, не слишком понятен их ужас перед войной и вообще насильственной смертью. Особенно это касается слезливых криков о том, какие страдания война приносит детям. Интересный вопрос: а наше мирное время (и далеко не только в России, и не только в неблагополучных странах вообще!) им не приносит страданий? Разница только в том, что тут ещё и непонятно, за что и почему они должны страдать… А на войне в целом ясно. Не помню, кто из великих сказал: „Человек может перенести любые муки, если утешением ему будет служить твёрдое понимание того, за что он страдает.“

Что общего между героем повести Богомолова „Иван“, которому после пыток отрубили голову гитлеровцы – и подростком его возраста, погибшим практически такой же смертью на заброшенной стройке в русском городе в наши дни от рук какого‑то спятившего? Ничего, по‑тому что смерть первого имела смысл, а смерть второго бессмысленна… и вот поэтому – страшна. Не сама по себе.

Гитлерюгендовец‑„фаустник“, убитый нашим снарядом. Зарезанный в пьяной драке старшеклассник. Малолетний боевик, подорвавшийся на растяжке. Похищенный и замученный подонком обычный школьник. Между ними‑то что общего, кроме „великого ничто“, поглотившего их (не утешайте себя – индивидуального бессмертия не существует, не ждёт нас там ни туннель из света, ни ангельское пение, ни котлы со смолой…)гораздо раньше, чем назначено было природой? Которая, кстати, отвела человеку лет 25 жизни, не больше – а он обманул её и проживает втрое дольше… если не помешают.

Да ничего общего. Первый – герой. Второй – дурак. Третий – бандит. Четвёртый – жертва. Не бывает „вообще“ смертей. Не бывает „вообще“ детей. И людей „вообще“ не бывает. Каждый и живёт и умирает для чего‑то, даже если сам от этого открещивается или просто не понимает. Смысл присутствует даже в бессмысленности – хотя бы её увеличение до таких пределов, чтобы смысл потерял весь мир вообще (какой смысл у компьютерного вируса, кроме бесконечного самокопирования и разрушения среды собственного обитания?!), как в случае с сотнями детских смертей вокруг нас.

В скандинавских сагах огромное значение придавалось тому, ради чего и как умер человек. „Он умер достойно“. Или „он умер безо всякой чести“. Человек верит, что сражается или живёт ради чего‑то великого. Смерть (и жизнь) такого человека и ценней и прекрасней, чем у любого другого.

Дети – не исключение.

Лицемерно объявив" всё лучшее – детям!" мы на деле отняли у них право на Поступки. В поздние советские времена это выражалось в плотной и глухой, как душное одеяло, опеке многочисленных тётушек и дам от образования и воспитания. В наши времена это выражается в том, что мы на них плюнули и нагло назвали это „свободным развитием детской личности“, не думая о том, куда и как она разовьётся, потому что научить быть Человеком ребёнка может всё‑таки только взрослый…

А им хочется другого… Им душно в строгом ошейнике опеки и страшно на пустырях, где нет никого, кто сказал бы, что делать…

Когда работаешь с детьми (или пишешь о детях), всегда есть две опасности.

Можно скатиться в педоцентризм. Это умиляет читателя, но потом начинает надоедать, тем более, что дети, как правило, не соответствуют в реальности вымышленным образам. Я уж не говорю о том, что дети никак не могут быть надеждой мира. Будущим – да, могут. При непосредственном и активном участии взрослых, которые этих детей воспитывают. Надеждой – извините, а если не верите, то погуляйте вечером в парке или просто почитайте надписи в любом школьном сортире. А потом подумайте: можно ли такой „надежде“ что‑то доверять?!