Андрей Самойлов - Последний переход

— В чём?

— В рассуждениях твоих.

— Слушаю!

Лукавство неуловимо промелькнуло в движении губ Княженцева.

— Я понял, — сказал Павел, — основную мысль. Аркан, ты понял?

Тот молча кивнул: понял, мол.

— Да, — сказал Павел. — Значит, выходит, что времена до какой-то поры текут, не зная друг о друге, не пересекаясь...

— Евклидовы времена, — пошутил Аркадий, улыбнулся.

— Ну да. — Забелин кивнул. — А в какой-то части начинают контачить, сливаться...

— Как с тем самым временем, где мы были, — подсказал Егор и тут же поспешил уточнить: — Где генерал, Бурдюк, Кирпич...

— А... — Павел как бы споткнулся, взор его обежал малый круг, вернулся. — И это тоже... Но я не это имел в виду. А то, что эти времена, они ведь просто параллельные, такие же одномерные, как наше. А там, где мы были только что, — там ведь совсем другое дело! Там время — не просто много параллельных или там пересекающихся прямых. Там время — вообще не время, не прямая, в смысле, а — пространство! Пространство... ну... ты, князь, чего ржёшь?!

Ржёшь — сильно сказано, пожалуй, но смеялся Княженцев с победным видом, верно. Несколько искусственный был этот смех, полемический.

— Пашка, — отсмеявшись, дружески-наставительно проговорил Егор, — вот ты сам всё и сказал.

— Что — всё?

— Главное. Главное, брат, основное!.. Ты очень точно просёк: я говорил пока о слиянии параллельных времён, об этом этапе. Но! Но данный этап всего лишь этап, не больше и не меньше. Времена смещаются, встречаются, путаются — что это? Это прелюдия к чему-то более серьёзному. К чему? Да вот же: к миру не просто параллельному, но принципиально новому, с большим набором измерений. И вот вам! — он тут как тут, сами видели.

— Ты хочешь сказать, что мы там земные первооткрыватели? — спросил Аркадий.

Егор, улыбаясь, отрицательно помотал головой:

— И да и нет... Я даже не беру во внимание тех великих, о которых упоминал. Они были, знаете... как оазисы в пустыне. А затем пустыня стала подходить к концу. Вот сейчас, в наши годы подходит. Человечество просто доросло до многомерного времени, как когда-то, скажем, доросло до Америки. Ведь, говорят, когда-то викинги плавали в Америку эту, задолго до Колумба. И что? Да ровным счётом ничего! Сплавали и забыли, никому это не стало интересно. А вот потом, лет через три-четыре сотни, тесно стало в Европе людям, выросли они из этой одежонки — и вот тогда-то Америка, как чёртик из коробочки, сама выпрыгнула! Так и с нашими измерениями: когда-то человечество в массе своей запросто обходилось без них — они просто никому не нужны были. Ну а потом, постепенно, всё теснее и теснее, вот и дожили... Я не исключаю, что на протяжении последних ста лет находились люди, подобные почтенному Павлу Васильичу — и вот, один, другой... тень вечности незаметно и постепенно превращается в саму вечность.

Егор разошёлся, забыл, что перед ним не студенты, диктовал совершенно по-профессорски, с уверенными интонациями. Павел слегка усмехнулся на это, а вслух спросил:

— Почему незаметно?

— Почему? — подхватил Княженцев; видно было, что у него ответ готов, — да потому, что трепаться об этом — себе дороже. Почему те немцы, когда вернулись с Амазонки, не стали говорить правду?.. А мы сами?! Вот мы дома расскажем всё, что видели, как ты думаешь?

— Хм! — Павел аж крякнул от неожиданности. — Не знаю, честное слово.

— Не знаю — значит, кет, — уверенно заявил Княженцев. И Аркадий выказал лицом, что — скорее нет, чем да.

— Не дозрело, выходит, пока человечество всё-таки... — понял он.

— Дозревает. — Егор поднял палец. — Ещё немного!

Павел вздохнул, откашлялся, сплюнул.

— Это и есть твоё главное?

— Не всё.

— Так давай всё.

— Даю, — не возражал Княженцев. — Теперь, думаю, ясно, что закрытие дольмена... вот ты, Пашенька, заткнул его с перепугу, а всё зря; закрытие дольмена бессмысленно: всё равно, что закрыть Америку. Многомерное время подступает, оно рядом — вот оно, у нашего порога. Будет оно лучше или хуже привычного — ей-богу, не берусь судить. Скорее всего, и так и сяк — будут в нём и свои плюсы, и своя печаль. Но в одном я уверен: пугаться нечего! Если уж мы, человечество, входим в большое время, то те одномерные времена со всеми их страстями, которые тебя так ужаснули, нами пережиты. Баста!

— Но ведь они же есть? — как бы возразил Аркадий.

— Есть. — Егор кивнул согласно. — Есть, очевидно, множество одномерных путей, так и не доходящих до многомерности. Вот тот хотя бы — с генералами да Бурдюками. И надо думать, полно таких...