Андрей Балабуха - Последний эльф из Атлантиды

Аеще говорят, будто эльфы не умирают…

Фортинбрас Стукк встал, сделал шаг и невесомо-легким движением закрыл покойному глаза. Он провел здесь весь вчерашний вечер и всю ночь, потому что хоббит ли, эльф, верзила или гном, да хоть орк поганый, не важно — всегда должен найтись тот, кто посидит рядом и проводит в неведомое. Туда никто не должен уходить в одиночестве. Так заведено спокон веку, и заведено правильно.

Кто сказал, будто эльфы не умирают?

То есть умирать-то они, может, и не умирают. Кто знает? Но вот погибнуть — это пожалуйста. И встала обида. Ведь уж как берегла судьба Луэллина! Как берегла! И все Средьземелье прошел, да не в наши благостные времена, а в те стародавние, беспокойные, когда еще и прапрадед прапрадеда Фортинбрасова не родился, а может, и того раньше. И море переплыл — от Серой Гавани до самой своей Арды Незапятнанной. И там столетиями жил, и там дела свершал — уж великие ли, не великие ли, не нам судить, но — дела. И в приснопамятные один горестный день и одну бедственную ночь выжить умудрился. И потом в Море Мрака один изо всех уцелел. А уж про века, здесь проведенные, и говорить не приходится… И на же тебе! Поганая балка, что при постройке нового Бар-Суккова дома канат оборвала и упала, торцом на лету зацепила, угодив точнехонько в голову. И — нет больше эльфа. Сгинул Луэллин, не за щепотку трубочного зелья пропал…

Фортинбрас посмотрел на усопшего. Эльф лежал на спине — спокойно, вытянувшись, словно и впрямь уснул. Только дыхания не было. И еще — контуры тела, казалось, утратили четкость очертаний, как если бы оно источало незримый, нездешний свет. Или в этом повинны слезы на его, Фортинбрасовых, глазах?

Он повернулся и вышел из комнаты, выключив лампион и беззвучно притворив за собою дверь.

А три дня спустя холм над эльфовой могилой был уже насыпан и выложен дерном — холм, каких не возводили орк знает сколько веков, со времен погребения последнего тана.

По старинной традиции столы были расставлены кругом, опоясывающим подошву насыпи — не как один длинный, а в двух-трех шагах друг от друга, так что собравшиеся на поминальный пир сидели группками по трое, четверо, шестеро, но не больше. Потом, как водится, все начнут расхаживать, подсаживаться к другим столам, меняться местами — хоббиты по природе народ общительный. Но в начале каждый должен ощущать себя не только частью огромного сборища, но и в узком дружеском кругу. Тогда только и пойдут правильные разговоры.

Столы и так ломились от яств, а дюжина дюжих официантов из верзил все подносили и подносили новые из фургонов, стоявших в отдалении на площадке для карет и пиромобилей. И не удивительно: что-что, а поесть хоббиты любят, со вкусом, с чувством, с толком, с расстановкой — какой бы случай их ни собрал (да что уж греха таить, и в одиночку — тоже). Да и по части стряпни они кому хочешь сто очков форы дадут. Но вот из питий стояло только медовое вино из шиповника — то, которое так любил эльф и которое некогда научил изготовлять окрестных обитателей. Выливаясь из тяжелых, лишь недавно извлеченных из холодильника фляг, оно шипело и пенилось, напитывая воздух благоуханием. От подобного аромата и у спящего (если допустить, будто кто-нибудь способен не проснуться, ощутив в ноздрях это волшебное щекотание) возвеселилось бы сердце.

Фортинбрас Стукк сидел за главным столом — прямо напротив заваленного огромной каменной глыбой входа в могильник. Там, в конце длинного коридора, лежал в погребальной камере эльф. Лежал, как тогда, в спальне собственного дома, вытянувшись на спине, только укрыт был не серым шерстяным одеялом, а грудами белых цветов: известно ведь, что цвет траура у эльфов — белый. Белые же — то ли седые, то ли от природы такие, кто знает? — волосы, еще недавно свободно ниспадавшие на плечи, были схвачены золотым обручем, и надо лбом источал тихое сияние желтый дымчатый топаз, в незапамятные времена добытый гномами в недрах Кернгормского хребта, что в далекой Каледонии. Как требовал того древний обычай, под правую руку Луэллину положили обнаженный меч — такой же древний, как его владелец, и так же молодо блестящий, как сверкали еще совсем недавно эльфийские глаза. С другого бока вытянулся в рост хозяина длинный тисовый лук со спущенной тетивой; колчан со стрелами поместился поперек дубового ложа в ногах. Таким запомнил Луэллина Фортинбрас Стукк — и другим вовек уже не увидит.