Андрей Самойлов - Последний переход

— Ты подходил к нему? — спросил Егор. Они уже спустились с косогора.

— Да. После.

Егор хотел спросить ещё, но запнулся. Осадил себя.

Павел открыл дверь подъезда.

— Юра! — крикнул он в гулкий полутёмный вестибюль.

— Я здесь, — сразу отозвался мягкий голос. Юра вышагнул откуда-то слева.

Егор почему-то ужасно ему обрадовался, что чистосердечно и выразил:

— Ах, Юра, как я рад вас видеть!..

— Взаимно, — ответил тот полупоклоном и улыбкой. — Все живы-здоровы?

Егор промолчал... и Юра всё понял.

— Беркутов... — произнёс Юра даже без вопросительной интонации, и Павел молча кивнул.

И помолчали все трое. Затем Юра грустно произнес:

— Знаете, друзья мои, хотите, верьте, хотите, нет...

— Верим, — перехватил Павел быстро. Ему, как видно, не хотелось разводить долгих базаров на эту тему. — Мы ведь сами не слепые.

Не слепые. И задним умом все крепки. Павел только сказал это, как Егор сразу вспомнил всё: странную усталость Беркутова, потерю аппетита, равнодушие... и это, стало быть, к тому, чтобы взорваться вспышкой в бою и погаснуть навсегда.

И вспомнил те слова Сергея, о смерти Мидовского: вот, мол, всё по-солдатски... Сбылось.

Егор посмотрел на Павла. Тот уловил и ответил Княженцеву тусклым каким-то взглядом.

— А... Аркадий? — спросил Юра.

— В порядке, — скупо ответил Забелин. — Слушайте, братья-путешественники, пойдёмте-ка, а? Не знаю, как вас, а меня здесь с души воротит. Тошно! Я хочу отсюда свалить сию же секунду.

— Сию же не выйдет, — вымученно пошутил Егор.

— Знаю. Но отправиться мы можем сию же. Пошли!

Пошли. По пути Забелин говорил:

— ...Надо ведь ещё Аристарховича похоронить по-людски. Этот... раздолбай, генерал, гам собирался чуть ли не факельное шествие устраивать! Я ему сказал, конечно... но похоронить-то надо, тут спору нет.

Он помолчал, кашлянул и сказал:

— И этот бедолага погиб... огнемётчик, Кирпич.

— Жалко, — коротко бросил на ходу Егор.

— Жалко, — отозвался Павел. — Какой-то срани, вот хоть бы хны, а хорошие парни...

Не договорил, сплюнул. Секунд десять шагали молча, песок, пыль и щебень хрумкали, скрипели под ногами. Егор спросил зачем-то:

— Как он погиб?

— Молодцом. — Голос Павла прозвучал глухо. — Во второй цепи пошёл. Включил огнемёт свой... только успел, тут его пуля и срубила. И вспыхнуло. Сгорел. Факелом! Смесь вспыхнет — не потушишь, ну и... вот так.

— Жалко, — повторил Княженцев. — Чёрт возьми, всех жалко! Нет, слушай, ведь это немыслимо... как начнёшь вдумываться, так и сам себе не поверишь! Ну разве мог я подумать, когда из дому выходил?!. — Он захохотал жутко, хрипло. — Нет, разве можно было представить — война, смерть! Что сам я буду убивать!..

— Ну, это ты брось! — Павел нетерпеливо махнул прутиком. — Всех не пережалеешь, а бой есть бой. Да и что там ни говори, а всё же они, эти... ну, все здесь... Фантомы! Мёртвые души.

— Пабло, ты сам себе противоречишь, — резко сказал Егор.

Павел не стал спорить.

— Может быть. Даже очень может... Но всё, хватит! Потом.

Последние слова он проговорил, понизив тон. Они почти пришли. А вернее, пришли, что там говорить, пришли. Вот они, генераловы бойцы: очумевшие, дикие, взбудораженные схваткой. Шум, гомон стояли в стремительно густеющих сумерках.

Как по взмаху волшебной палочки, возник Бурдюк, счастливый и раболепный одновременно.

— Рад видеть в добром здравии, господа! Не изволите ли...

— После! — круто отсёк Забелин. — Где наш друг?

— Тут! Тут они, собственной персоной-с!.. — закрутился было юлой Бурдюк, но в этот миг, вышли из здания Аркадий и генерал.

Кауфман махнул товарищам рукой. Генерал приосанился и крякнул — гулко, мощно. Постарался придать лицу скорбное выражение: соболезнуя о смерти боевого соратника союзников, но скорбь эту ему плохо удавалось изобразить, уж очень велика была радость. Победа! Да какая!.. Генерал, очевидно, уже жил в предвкушении милостей свыше — но вот ради приличия вынужден был печалиться.

— Мы занесли его... Сергея, туда, — показал Аркадий.

— Да. — Павел согласился. — Генерал! — произнёс он с напором. — Надо похоронить его как можно быстрее.

Генерал уставился на Забелина с некоторым непониманием.

— К-гмм! Вы полагаете...

— Полагаю, полагаю. И без цирка всякого. Он этого не любил.

Егор слегка приподнял брови — так уверенно сообщил о предпочтениях покойного Беркутова Павел. Но вмешиваться не стал, полагая, что Забелин рассудил здраво.

Выдрищенский пошевелил усами. В этом жесте трудно было увидеть одобрение — тем не менее слова были озвучены такие: