Павел Нечаев: Свобода от, свобода для

По главному имперскому каналу показывали шоссе, забитое машинами. Съемки велись, очевидно, с вертолета. Внизу экрана надпись: «Прямое включение из Желтых Камней». Голос диктора вещал за кадром: «Необычный всплеск сейсмической активности в районе Желтых Камней вызвал массовый исход местных жителей. Три дня назад уровень земной коры в районе заповедника поднялся на несколько метров. Температура достигает семидесяти градусов Цельсия, земля в буквальном смысле горит под ногами. Трансимперское шоссе номер 9 забито машинами на многие километры, в пробке застряли десятки тысяч людей. Власти бессильны что-либо предпринять, ученые пока воздерживаются от комментариев. Сам район заповедника Желтые камни объявлен закрытой зоной, все подходы перекрыты военными. Как стало изве…». Речь диктора оборвалась на полуслове. Камера дернулась, оператор перенацелил ее на виднеющиеся вдали покрытые лесом горы. Сначала мне показалось, что это камера дрожит в руках у оператора, но потом я понял, что холмы на экране дрожат не в такт с вертолетом, они то подымались, то опускались. Но не успел я как следует удивиться такому зрелищу, как картинка опять переменилась. Там, где еще мгновение назад были Желтые камни, все чернело, точно распустился огромный черный цветок. В небо ударили, расходясь во все стороны, столбы пламени и черного дыма. Они заполнили все небо, и черная стена покатилась прямо на камеру. Последнее, что мы увидели, это как волна докатилась до вертолета, преодолев несколько десятков километров в считанные секунды, и закрутила его. Изображение на экране хаотично завертелось, показывая то приближающуюся землю, то небо, и через пару секунд застыло и пропало. Я механически нажал на кнопку, обновляя страницу. Компьютер секунду подумал, и выдал: «Страница не найдена».

— Так, — нарушил молчание Вайнштейн, — вот он и пришел, Песец всему, полный и окончательный.

— Да. Кальдера рванула, — большинство мест, откуда может прийти песец, мы мониторили регулярно, и Желтые Камни, естественно, были у нас в первой десятке. А как же — спящий уже миллион лет супервулкан это вам не жук на палочке. И вот он рванул, похлеще, чем сотня ядерных бомб.

Я отвернулся, и начал думать, мозг заработал быстро и четко. Эта новообретенная способность отключать эмоции мне еще не раз пригодится потом. Много лет спустя, прокручивая в памяти события того года, я понял, что именно в тот момент я начал меняться. Песец стал своего рода толчком, катализатором происходящих со мной изменений: «Скорость распространения продольных сейсмических волн… так Расстояние оттуда досюда… так. Одно делим на другое… так…»

— У нас есть где-то двадцать минут. Бери пацаненка, бери кота, иди к машине, заводи двигатель. Я заберу Сарит и второго. Парочка снизу — твои соседи, на работе. К ним не ходи, — я отдал распоряжения, повернулся, и вышел, ни на секунду не сомневаясь, что тот сделает все как надо. Это было чем-то новым — умение командовать. Рывком распахнув дверь, я ворвался к Сарит в квартиру, и прямо с порога заорал:

— Бери ребенка и быстро в машину! Бегом, сейчас будет землетрясение!

— Что? — Сарит ничего не понимала, и явно была не в состоянии что-либо понять. Я подскочил к ней, взял за руку, и потащил к двери, она от удивления даже не сопротивлялась. Другой рукой я попутно снял ее малого с детского стула, распахнул дверь ногой и вылетел из квартиры. Как мы только не расшиблись, ссыпаясь по лестнице, я не знаю. Машина уже стояла у подъезда, двигатель работал. Я затолкнул Сарит с ребенком на заднее сиденье, где уже сидел, тараща испуганные глазенки, Голан, сам плюхнулся на водительское сиденье. Вайнштейн сидел рядом, с его колен испугано таращился кот, я заметил у него под ногами наш «тревожный рюкзак». Молодец, Вайнштейн, не забыл. Машина сорвалась с места и понеслась вверх по улице. Наплевав на правила движения, я развернулся через сплошную, и надавил на газ. Ни до, ни после этого я так не ездил, мы проехали весь город насквозь за какие-то пятнадцать минут, все время вверх, в гору. Выехав на смотровую площадку за Университетом, я затормозил. Вайнштейн вылез за мной из машины, притихшая Сарит и дети остались на заднем сиденье, я прихватил из бардачка бинокль. Отсюда, с горы, было видно порт и промзону, Городки — полосу протянувшиеся вдоль залива северных городов-спутников, виднелся и Орел — давно сросшийся с Городом пригород. Ударило, когда уже давно прошли и двадцать минут, и полчаса. Что-то я с расчетами напутал, и Вайнштейн уже тревожно на меня посматривал, его параноидальные фантазии были написаны у него на роже крупными буквами: мол, неужели опять — мимо? И тут ударило в первый раз. Толчок бросил нас на землю, только я приподнялся на руках, как земля опять качнулась, на этот раз сильнее, появилось чувство легкой тошноты. Когда толчки закончились, я с трудом поднялся на ноги и посмотрел вниз. Находящийся под нами пригород сползал по склону, многоэтажки, чертов кривострой, складывались как карточные домики, и превращались в мешанину бетонных обломков. И вся эта мешанина лавиной ползла вниз, снося устоявшие дома. В бинокль я разглядел вцепившуюся в перила крошечную фигурку на балконе верхнего этажа схлопывающейся многоэтажки. «А вот нехрен было строить на сорокаградусном склоне район, да еще из этих дурацких башен», мелькнула у меня злая мысль. С морем тоже творилось что-то неладное, даже с такого расстояния было видно, как вода стремительно отступала, обнажая дно.