Владимир Датыщев - Подчиняя вселенные

Антон, конечно же, не слышал этого монолога. Он уже ворвался на мостик, падая в кресло, и целиком предаваясь монитору.

Внешние камеры показывали небывалое скопление субпространственных тварей. Эти разноцветные, искрящиеся потусторонней силой исполины могли натворить бедствий, даже находясь в единственном числе не далеко от корабля. Они оплетали звездолеты своими неуязвимыми щупальцами и долбили громадными клювами броню. Кроме того, они присасывались к поверхности металла присосками, коих во множестве мостилось вокруг их глоток, и медленно вытягивали из экипажа жизненные силы. Воистину то были самые худшие создания вселенной, гроза путешественников дальних странствий, ведь уничтожить их можно было только прямым ударом в глаз, не покрытый броней. И от этих адских созданий не находилось спасения — они излучали какое-то поле, наводившее на людей спазматический страх и парализуя человека от страха.

— Попали, — протянул присмиревший Бибул, сияющий новеньким отутюженным мундиром. Видимо, он все-таки запасся одеждой перед вылетом.

Остальные члены команды, присутствующие на мостике, молчаливо согласились. Ни один из них сглотнул пересохшим горлом, даже не надеясь дожить до окончания часа, который плыл в подпространстве во много раз медленнее, иногда совсем замирая, чем в обычном космосе.

Зашипел сервомотор и в помещение зашел монах. Он блестел влажными после душа волосами, над которыми гордо реял нимб. Зеленые отблески пробегали искрами по мокрым волосам, отчего складывалось впечатление, что святой снизошел до простых смертных. Спустя какое-то время гало вокруг его темени погасло, впитавшись в кожу и затылок.

— Какой красавец, — прошептала доктор, машинально поглаживая воистину нечеловеческих размеров вздувшуюся от глубокого вдоха грудь.

Стигней почтенно кивнул ей головой. В этом кивке было столько благородства, что Эвелина Швай аж зарделась, словно девочка, а не закаленная в амурных боях феминистка.

Артиллеристы хмуро зашипели в своих башенках, они не надеялись, что их позовут позабавиться в лямур-квартете. Антон, молча, им посочувствовал, но в душе возликовал, поскольку от измотанных сексом бойцов было довольно мало толку. Они постоянно промахивались, отпахав полную рабочую смену в койке врача.

— Ну, что, дорогой Клипарт, — промолвил монах. — Готовьтесь к маневрированию. А вашу злость, золотые, — он обратился к артиллеристам, — прошу приготовить для спрутов.

Присутствующие облегченно вздохнули. С ними пребывал легендарный боец Ордена, а это значило…

— Помните, — отозвался Затворник, когда на мостике воцарилась непроницаемая тишина, колеблемая лишь только несмелым дыханием. — Спруты чувствуют человеческий страх и тепло, исходящее из наших дюз. В сумме из теплоты и страха получается адская смесь, действующая на тварей, будто хороший наркотик. Потому предлагаю перестать дрожать и, выключив двигатели, лететь по инерции.

— Ты предлагаешь не бояться? — спросил динамик голосом Катти. — Это невозможно!

— В этом мире вероятно все! — возразил монах, пододвигаясь к докторше и прислоняя свои руки к ее груди, будто желая их помассировать.

Та прикрыла глаза и застонала, как от оргазма. В уголке ее пухленьких губ показалась тонкая паутинка слюны. Это продолжалось несколько секунд.

— Господи, — выдохнула Швай, подаваясь необъятной грудью вслед за нежными, но умеющими убивать, руками, которые уже убирал Стигней. — Мне теперь совсем не страшно!

— Я могу проделать такое с каждым, — отметил послушник Ордена.

Обалдевший экипаж молчал.

— Можно я следующая? — спросила радистка.

Первый помощник ревниво заскрипел зубами, но от реплики воздержался. Зачем лишние фразы посреди боевой обстановки.

Капитан благодарно кивнул ему головой, не каждый раз бывший сержант имперского десанта мог сдержать себя в бездеятельной форме.

— По-очереди, дорогие, — провозгласил монах, когда честной народ толпою кинулся к нему в объятия. Конечно, кроме Антона, который не боялся ничего после смерти любимой, душа задыхалась под бесконечной местью, никаких больше чувств, кроме легких опасений. Не за себя — за своих людей! Одна лишь месть влекла его вперед, а там где месть, там страха быть не может, припомнились ему древние стихи.

Одна лишь месть влекла его вперед,

Один лишь вздох, один удар по гарде,