Дмитрий Глуховский - Последнее убежище (сборник рассказов)

Все трое метнулись за территорию и не останавливались, пока не отбежали в самый конец Тупиковой улицы. С искрами, грохотом, грязью рушился их привычный мир. Олег, Иван и Паша в оцепенении смотрели на происходящее. Они уже пережили подобное двадцать пять лет назад, но тогда это был крах мира взрослых, тогда у них еще не было ничего своего. Когда тебе пятнадцать лет, ты проще воспринимаешь перемены, ты свободнее, и построенный взрослыми мир тебя даже где-то бесит.

С годами человек «прикипает» к месту, да и не только к месту — к вещам. Простейшие предметы, привычно лежащие на своих местах, уже составляют целую жизнь. В пятнадцать они пережили потерю этого мира очень ярко, но быстро. В сорок, глядя на развалины любимой станции, каждый из троих ощущал в груди пустоту и тянущую боль, которая не собиралась уходить. Отчаяние вкрадчиво и неумолимо, как настойчивый червячок, вгрызалось в их сердца. Лишало воли, надежды, стремления жить.

Встревоженные птицы кружились над сломанными треножниками. Белели поломанные стволы берез. Маленький оазис исчез, словно окружающий мир поглотил его, насильственно сделал частью себя.

— Ну станция-то цела… — наконец робко заметил Паша.

— Цела! И что ты собираешься дальше делать? В потолок плевать? Пеньки пинать? — огрызнулся Иван.

— Нет, ну должен же быть какой-то выход…

— Какой? Пригнать подъемный кран и поставить треноги на место? Как ты это себе представляешь?

— Я не знаю… Я просто думаю, что не надо отчаиваться… Можно попробовать дойти до аэропорта…

— Ага, словить дозу и скопытиться у Изварино, — буркнул Иван. — Олег, да скажи ты ему!

Но Олег лишь сжимал кулаки, а по щекам его текли слезы.

— Э-э, ты чего? — Схватил его за плечо Паша. — Эй, ты же взрослый мужик! Да мы выберемся! Да ну, смешно даже — стоит такой здоровый бородатый лось и слезы льет… Эй! Ну, куда ты прешь?! Да пошел ты!

Олег отмахнулся от него и, опустив плечи, побрел к станции. Паша и Иван понуро поплелись следом.

Поперек ворот лежал сломанный треножник, поэтому всем троим Пришлось перелезать через него.

— Уй-я! — Паша потер голову. — Вот ведь зараза неудобная!

Это были последние слова, прозвучавшие в тот день.

Ужинали, не глядя друг на друга. Потом торопливо легли на топчаны и отвернулись к стенам. Ночью, судя по всему, никто не спал: все трое без конца вздыхали и прокашливались. Под утро Паша услышал шаги: кто-то поднялся наверх.

Встали в тот день особенно рано: не было привычного ночного дежурства на маяке. Олега нигде не было. В той же абсолютной тишине Паша и Иван, не сговариваясь, выбрались из подвала и отправились на поиски.

— На втором нет, — через несколько минут сказал Паша.

— Да, тут тоже, — ответил Иван. — Где его черти носят-то? Он что, в поселок подался?

— А на улицу ты выходил?

— Я что, похож на смертника — средь бела дня по поселку шастать?

— Пойдем посмотрим… На минутку.

— Вот ты дурак! Сиди тут и не рыпайся. Сам вернется.

Паша покачал головой, что-то пробурчал под нос и пошел к двери.

С перекладины сломанного треножника свисало безжизненное тело Олега. Старая неумело скрученная веревка кольцом охватывала шею. Паша уставился на толстый узел под ухом приятеля, потом, словно не понимая, встряхнул головой. Нет, все то же. Олег с посиневшим страшным лицом болтался на веревке, вокруг него роились черные маслянисто поблескивающие мухи. Паша метнулся назад к дому.

— Повесился! — выдавил он из себя в ответ на немой вопрос Ивана.

— Твою ж мать… Да ну что ж такое?!

— Чего делать будем?

— А что тут сделаешь… Снимать пошли… Или пусть лучше как флаг болтается? Где он там?

— На треноге… У ворот…

— Придурок!

В тишине друзья сняли Олега. Копать могилу было нечем, так что, недолго думая, они сбросили тело в заброшенную шахту. Мухи преданно полетели следом.

— Я тут точно не смогу жить, — сказал вечером Паша. — Все время буду думать, что он там лежит.

— А ты думал, как будет? Прилетят америкосы и всех спасут? Все мы там будем. Ну, конечно, кроме последнего…

— Но что делать-то?

— А ничего! Сидеть и подыхать. Думаешь, маяк мог что-то изменить? Да ни черта он не мог! Так, видимость деятельности. Так все сейчас выживают, и вообще всегда так было — разве кто-то что-то делал? Ерунда все. Не знаю, как ты, а я буду жить, как жил раньше. Разве что спать больше буду наконец-то.

Паша сидел и думал. Можно выживать на станции, среди обрушившихся треножников, но тогда все будет как в первые годы: тишина, пустота… Можно, как Олег. Тоже тишина. И тут он поймал себя на мысли, что не хочет ни успокоения, ни отдыха. Если не вышло на маяке, надо попытаться в другом месте. Последние годы он жил ожиданием. Сейчас впереди снова была пустота.