Майк Резник - Вдоводел исцеленный

Во второй половине дня Найтхаук отправлялся на охоту. Первые пять дней возвращался с пустыми руками, а потом всегда приносил что-нибудь к ужину. В окрестных лесах водились крупные травоядные, весом на добрые пятьсот фунтов, но Найтхаук отдавал предпочтение очень быстрым, похожим на кроликов, зверькам, обитающим около реки. На жаркое они годились, но Киношита понимал, что к Вдоводелу возвращаются прежние быстрота реакции и меткость.

— Неплохо. — Киношита оторвался от опустевшей тарелки. Готовили они по очереди, и в этот вечер у плиты стоял Найтхаук.

— Соус мне понравился, — ответил тот. — Рецепт мне дал один эмранец, на Серебряной Росе.

— Но разве вам не надоедает каждый день есть одно и то же? — полюбопытствовал Киношита.

— Я десятилетиями ел одно и то же, — ответил Найтхаук.

— Это вы о чем?

— О соевых продуктах. Да, вкусом они отличаются, но основа-то одна. — Он помолчал. — Когда все время перелетаешь с планеты на планету, с разными гравитацией и атмосферой, твой организм должен всякий раз приспосабливаться к новым условиям. Поэтому нет смысла создавать ему дополнительные трудности, потребляя местную пищу.

— Вы — осторожный человек.

— Беззаботные молодые люди не доживали до беззаботной старости, во всяком случае, те, кто занимался тем же делом, что и я.

— Вам этого недостает?

— Соевых продуктов?

— Дела, которым вы занимались.

Найтхаук покачал головой:

— Без него мне очень даже хорошо.

— Я этого не понимаю, — пожал плечами Киношита. — Вы же были лучшим из лучших.

— Я в этом сомневаюсь.

— Кого вы ставили выше себя?

Найтхаук задумчиво склонил голову, потом посмотрел на Киношиту:

— Говорили, что никто не может сравниться с Миротворцем Макдугалом и Ангелом. И тот, кто убил Конрада Бленда на Вальпургии III, тоже парень не промах.

— Но ведь они умерли тысячи лет назад! — запротестовал Киношита.

— Когда речь заходит об определении лучшего из лучших, временные рамки значения не имеют. — Найтхаук сухо улыбнулся. — Ты знаешь, был цирковой артист — правда, я не уверен, что это не вымысел, который считался самым метким стрелком всех времен и планет. Не могу вспомнить, как его звали… Певец, Жонглер…

— Биллибак-Танцор?

— Он самый.

— Я видел его памятник на Каргенньяне II. — Киношита улыбнулся. — В птичьем дерьме и граффити, уже начавший разваливаться, но я прочитал его имя на постаменте. И все же я не могу не напомнить тебе, что в него-то никто не стрелял. И еще вопрос, сохранил бы он свою меткость в поединке.

— Кто знает? — вздохнул Найтхаук. — Легенда гласит, что он погиб в перестрелке. — Он помолчал. — Естественно, рано или поздно нас всех ждет такой же конец.

— Только не вас, — возразил Киношита.

— Даже меня.

— Никогда. Я вижу, как вы возвращаете себе прежнюю форму. Осталось совсем немного.

Найтхаук покачал головой.

— Знаешь, в чем разница между юнцом вроде Джонни Беды и мною? Он слишком молод, чтобы осознавать, что его могут убить. Он никогда об этом не думает. Когда он затевает ссору, он даже не осознает, чем она может закончиться, а потому прет напролом. Вот почему в Пограничье преобладают молодые киллеры. Как только до человека доходит, что он может расстаться с жизнью, появляется понимание того, сколь она дорога. Он задумывается, медлит с принятием решения, а ты знаешь, к чему приводит промедление.

— Я провел несколько месяцев с вашим вторым клоном. — Слова Найтхаука, похоже, Киношиту не убедили. — У него было тело тридцатилетнего, но ему передали все ваши воспоминания. То есть его сознание и эмоции соответствовали шестидесяти двум годам. Почему он не медлил?

— Тебе следовало задать этот вопрос ему.

— Я спрашиваю вас. Это одно и то же.

— Не совсем. Он на здоровье не жаловался и знал, что эплазию научатся излечивать еще до того, как болезнь успеет обезобразить его.

— Это не ответ, — упорствовал Киношита. — У него был разум шестидесятидвухлетнего, но он не медлил с принятием решения.

— Он владел важной информацией, в свое время недоступной мне.

— Какой же?

— Он знал, что и в пятьдесят будет без труда брать верх над двадцатидвухлетними. Мало кто из тех, кому тридцать восемь, абсолютно точно знает, что и через десять, и через пятнадцать лет быстрота их реакции не замедлится ни на одну наносекунду. — Найтхаук вздохнул. — Но мне шестьдесят два года, больше ста лет пролежал в морозильной камере, половина моей кожи искусственная, и я точно знаю, что таким, как прежде, мне уже не быть.