Елена Чудинова - Держатель знака

Воино-Ясенецкий налил чай в третью кружку. Прежде чем сесть за стол, незнакомец взял кружку (именно ту, последнюю) и поднес ее Андрею: того поразила какая-то ласковая бережность, с которой незнакомец держал в руках этот грубый неживой предмет — впрочем, по этому жесту он понял, что для незнакомца вообще не существует ничего неодушевленного.

— Пей.

На столе появилась сковородка с неприхотливым местным блюдом — пресной лепешкой, замешанной без дрожжей на воде. Лепешки эти пеклись без масла — на раскаленной сковородке — и съедобны были только в теплом виде: остыв, они превращались в камень.

Воино-Ясенецкий разделил лепешку на три части, и Захаров, опять поднявшись, снова передал одну Андрею.

— Ешь.

«Это не сон и не бред, — думал Андрей, не замечая тепловатого вкуса теста, — что-то происходит сейчас… Если бы понять, что…»

— Когда ты думаешь увести его?

— Завтра, Валентин.

— Я боюсь, что он слишком еще слаб. Хотя чем скорее, тем лучше.

— Надо спешить. Думаю, что он сможет идти.

— Я все же провожу вас до Сухого русла.

— Да, Валентин. Я ухожу сейчас. — Захаров встал из-за стола и, уже подходя к двери, обернулся к Андрею:

— Я приду за тобой завтра.

Андрей, сидевший уже на кровати, молча кивнул. Серьезная сосредоточенность его лица отчего-то заставила Захарова улыбнуться — улыбкой простой и веселой. Вдруг возвратившись от двери, он подошел к Андрею и очень неожиданно, забавным жестом взъерошил ему волосы.

«Все будет хорошо, не бойся» — словно сказал этот жест.

Но в это же мгновение Андрей с беспощадно вспыхнувшей ясностью сознания понял, что этот человек может быть нечеловечески страшен. И что придет, не может не прийти день, когда ему придется это увидеть.

— Д-да… — сквозь зубы процедил наконец Андрей: после ухода Захарова он долгое время молча сидел на кровати, глядя на закрывшуюся дверь — грудь его вздымалась от прерывистого взволнованного дыхания. — То есть я даже не знаю, что сказать… У меня нет слов… просто нет.

— А ты думал, что они только выплясывают с бубнами? — Воино-Ясенецкий добродушно рассмеялся.

— Приблизительно так.

— Хорошо, что ты все же не стал его расспрашивать, — он остался доволен. Ты многое делаешь правильно, сам того не подозревая. Но тебе что-то хотелось бы спросить у меня… Я вижу, лучше спроси.

— Я не знаю, как об этом спросить, — ответил Андрей неуверенно.

— Договаривай. Ты это знаешь, но боишься спрашивать.

— Я… Владыко, я действительно хочу пойти за ним, но я не понимаю, как вы, вы благословляете меня на это.

— Среди эвенков такие люди, как Степан, крещены прежде всех.

— Он крещен?!

— Кажется, я предупреждал тебя — не делай резких движений. Это и в здоровом состоянии отменно скверная с медицинской точки зрения привычка. Впрочем, тебя от нее скоро отучат. Разумеется, он крещен. Нет ничего более само собой разумеющегося применительно к такому человеку, как Степан.

— Ничего не понимаю.

— Просто ты очень мало знаешь… И тем не менее ты — один из нескольких тысяч, кто, оказавшись на твоем месте, мог бы пойти по этому пути.

— Почему?

— Каждый человек несет в себе определенное психологическое значение типа. По типу ты охотник. Попробую объяснить: представь, к примеру, на своем месте твоего друга… Ты — звено, которое можно перемкнуть на другую цепь. И в новой цепи ты станешь таким же прочным и естественным звеном, причем само звено при этом не изменится. Ты будешь собой. Прежняя цепь — цивилизация, культура, связи — те связи и та культура… Та жизнь. А новая жизнь — одиночество, просторы диких земель, одиночество как отсутствие всех прежних связей и невозможность их в жизни… Твоего Бориса, о котором ты рассказывал, здесь все время тянуло и звала бы та цепь, звеном которой, одной, он только и может быть… А ты сможешь войти в ход этой… Ты — охотник.

— Теперь я понимаю. Но наверное ли это так?

— Предоставь судить об этом нам. Через несколько лет ты немало повеселишься, вспомнив нынешний день.

— Которого не было бы, если бы Вы случайно…

— Случайностей не бывает.

Услышав эту фразу, Андрей улыбнулся, вспомнив о Дале. Но он не знал того, что, произнося ее, о Дале думал и сам Воино-Ясенецкий. Но воспоминания Воино-Ясенецкого не связывали Даля с Петроградом. Воино-Ясенецкий видел перед собой маленький добрый московский домик в Дегтярном переулке: крыльцо под железным навесом, тесную прихожую, невысокие окна, распахнутые в заросший сиренью садик, и ведущую в заставленный ящиками картотек кабинет широкую лестницу, которой никогда не видел Андрей, лестницу, по которой не один раз поднимался Воино-Ясенецкий и по которой, с рассказом о Каирской пелене, взбегал когда-то взволнованный Владимир Голенищев.