Елена Чудинова - Держатель знака

Даже услышав собственные, на самом деле — почти угаданные Леной мысли о привилегии отказа,

Юрий искренне не узнал бы их. Он смог бы только с неудовольствием ответить: «Ты усложняешь», или: «У тебя слишком романтическое обо мне представление». Вызвавшие у него легкую досаду Ленины вопросы Юрий отбросил, не поняв, и тут же забыл: они не имели никакого отношения к Лене, к зеленовато-солнечному сумраку сада, к милой болтовне об именах и Георгиевских крестах, ко всему, о чем так жадно вспоминалось потом на фронте.

Женя и Елена медленно шли по Мойке вдоль тускло-серого в свете неяркого дня канала.

— Погоди, Нелли. — Женя вытащил портсигар. — Не люблю курить на ходу.

— Ты много куришь.

— Ерунда. Погода мерзкая — серо. Давит как свинец. Я бы, будь петербуржцем, давно повесился… Это сатанинское отродье нарочно место выбрал — с ума сводить… Причем с расчетом — двести лет, как подох, а детище стоит… и сводит, сводит… — Женя зло затянулся, глядя не на Елену, а в серую рябь канала.

— Ты говорил, Гумми стрелялся с Волошиным…

— Калошиным… Не дуэль, а пародия. Его потом так и прозвали — Вакс Калошин: калошу потерял в сугробе… Ну, Гумми-то, конечно, был неплох — смокинг, шуба в снег… Требовал от Волошина повторного выстрела — там была осечка. — Как всегда, когда Женя говорил о Гумилеве, голос его звучал немного неестественно. Гумилева, свое единственное божество с современного Парнаса, Женя обожал столь же яростно, сколь и ненавидел. Тщательно скрывая это от многочисленных друзей, он не мог определить свое чувство сам, но был уверен в одном: кроме него никто еще не постигает с такой отчетливостью всей космической гениальности Гумилева.

Женю, неохотно соглашавшегося читать свои стихи даже близким друзьям, считали обычно, и Женя сам стремился поддерживать всех в этом мнении, нетщеславным… Это было неправдой: тщеславен Женя был, но как-то вывернуто тщеславен. Стихи казались ему областью слишком интимно-личной, чем-то глубоко внутренним, той святая святых, в которую не должен вступать непосвященный. Было время, когда Женя развлекался фантазиями о том, что поэзия могла бы быть изустным достоянием какого-нибудь тайного мистического ордена… Стремление к популярности, славе казалось Жене тщеславием примитивным. Было другое, тайное, внутреннее тщеславие сжигавшего его стремления к преодолению новых ступеней…

— Я не знаю, Женя, мне кажется, что ты мог бы пойти к Гумми с «Розовым садом».

Женя рывком обернулся к Елене.

— Ты хотя бы понимаешь, что ты сказала?

— Женя, ты что?

— Ничего! — Словно ударив Елену неожиданно ненавидящим взглядом. Женя не оборачиваясь почти побежал прочь.

Его не было три дня. С момента, когда они с Еленой расстались на Мойке, Женя не объявлялся даже у себя — как будто канул в воду… Елена, которой мерещилось самое плохое, была в таком ужасе, что не только Женины, общие с Еленой друзья, но и Вадим, и даже Юрий обшаривали в городе все кабаки и морги…

Невыносимо мучительным казалось Некрасову в течение этих дней многократно появляться у Елены, каждый раз успевая ловить в ее глазах разочарование обманутой надежды, что это его, а не Женины шаги прозвучали на лестнице.

Лихорадочная тревога овладела всем ее существом. Некрасов готов был убить Женю — уже не только за то, что Женя отнял его счастье, но и за эти заплаканные, застывшие в выражении ожидания глаза на осунувшемся лице Лены — за то, что собственные его мрачные предсказания начинали сбываться так скоро.

Разумеется, ничего страшного с Женей не случилось. На третий день он объявился — Бог весть откуда, очень похудевший, с измятым, усталым лицом… Разумеется, наступило примирение, за которым с новой силой последовала идиллия — более короткая на этот раз… А затем все быстро, слишком быстро помчалось к тому концу, которого не мог предположить даже не ожидавший ничего хорошего Некрасов: здоровье Лены, и до того слабой легкими, ухудшалось вместе со стремительно расшатывающейся нервной системой. Роковую роль сыграло слишком поздно замеченное Юрием перенятое (впрочем, против Жениной воли) увлечение кокаином…

— По Петербургу! Я очень мало знаю о Жениной петербургской жизни. Я последний раз встречался с Женей в Красновскую кампанию. Да и то удивительно в этом водовороте… Вы ведь не встречались с ним, конечно, после Петербурга, г-н поручик?

— Нет, г-н прапорщик.

— А мне довелось один раз, — Юрий усмехнулся. — Тоже на Дону, очень незадолго до его смерти.