Людвиг Герхард - Забытый целитель. Роман-трагедия

– Так вот почему он говорит, что его отец не может быть плотником! Ты правильно сказал, рàвви! Мы с ним не пара. Это – моё горе, мой приговор! Что будет теперь с семьёй?! Я стар, но и Мирьям не молода. Её уже никто на работу не возьмёт. Умру – и дети в нищете! А в это время, пока мы с матерью за всё переживаем, Шуа повторяет о чувстве близости к Богу! Он отрицает моё отцовство! Боюсь, однажды он может заявить, что…, что… – Йосеф мгновенно набросил на свой рот ладонь и застыл с выпученными глазами при закрытом наглухо рте.

– Ой, я тебя умоляю, Оси! Не фантазируй! Ну что может заявить ребёнок в шестнадцать! Что он уйдёт из дома? – Раввин по-своему продолжил мысль Йосефа: – Так это знаю я прямо от него! Он был у меня на исповеди, и я многое о нём узнал. Я рад тому, что Шуа среди моих учеников. Когда-то Моше, он же Моисей, как произносят греки, не побоялся сорок лет водить наших предков вокруг Земли Обетованной, пока народ созрел и обстановка была благоприятна, и все пришлые племена были задвинуты подальше. Твой Иешуа идёт своим путём и своим сроком. К чему придёт он, мы, скорее всего, не узнаем, не доживём, как не дожил никто из беглецов египетского рабства. Но это уже не наше дело. Бог един, но люди прокладывают к нему свою дорогу, каждый! Нам остаётся лишь умыть руки. Ты, кстати, не забыл умыть руки при входе в синагогу? Не забудь, и когда уйдёшь. Знаешь, я стал забывать. И мне нужно о замене думать. Есть на примете у меня один из дружков твоего сына. Тому уже двадцать, молитвы от зубов отскакивают. Его зовут Аким. Ах! Я же только что о нём говорил! Мне с ним ещё бы годик протянуть, он только созревает, и голос не окреп. Да, так о чём мы? М-да, наш долг исполнен, к чему мы были призваны Всевышним. Это при нас с тобой, Оси, выстроена в Израиле система воспитания ребёнка в союзе школы и семьи. Это мы вместе – школа и семья – вырастили здорового парня и наполнили его духовности богатством. А дальше путь Господний пред нами не был исповедан. Аминь, – раввин развёл руками и преклонил голову, в смирении прикрыв глаза.

Йосеф почтенно поклонился в ответ, понимая, что аудиенция у раввина окончена. На выходе из синагоги он не забыл умыть руки, и тогда почувствовал себя свободным, и с облегчением вздохнул.

Проходят дни, недели. Герой наш только свитки изучает, общается со старшими учениками ешивы – местной школы для будущих раввинов. Часто они бродят группой по холмам у Ноцри. Но бывает и выезжают на ослах к озеру Кинерет. Там Иешуа чувствовал себя особенно на подъёме духовности.

Так, как-то раз дружная команда старших парней школы весело выехала на ослах рано по утру из Ноцри и добрела до заката к озеру Кинерет. Ребята расположилась в одном из постоялых дворов. Каждый занимался своим ослом и багажом. Это была котомка с вещичками. Продукты были уже съедены в пути. Впрочем, кроме высушенных инжира и фиников. Ребята заказали хозяину на завтрак рыбу с овощами и лепёшки. Восток не ужинает. Затем они пешком спустились к озеру, чтобы в прохладе искупнуться. Солнце скрылось за холмами, за спинами ребят. Зато озеро Кинерет и слева в даль уходящий берег лагуны были ещё освещены ярко розовым закатом. Близ воды уже не стало душно. Воздух у озера освежал. Несколько рыбаков готовились в ночное. Они негромко и коротко переговаривались, грузили сети и постукивали вёслами о борта лодок. У озера было очень тихо. Так тихо, что тишина была слышна. Такая слышимая тишина была заслугой склонов, огромным амфитеатром подступивших к озеру. На сереющей вечерней глади не видно было волн, но кромка берега шелестела камешками от колебания воды. И воздух был недвижим, не отразился в шёпоте листвы, не ощутим ни телом, ни в колыхании ветвей на пальмах, чувствующих всякое движение.

Ребята развязали пояса, скинули рубахи и сбросили сандалии. Рубаха, как мешок, спускалась до щиколоток, сплетённый, как верёвка, пояс, сандалии из кожи и на голове накидка. А что ещё могло спасти от солнца?

На ходу сбросили одежды, вбежали в озеро, подняв волну и крики, шумели, брызгали друг в друга, хохотали, подныривали и плавали, кто как умел. Стало темнеть. Пошли к постоялому двору. Дорогой говорили тихо, городок уже укладывался спать. С рассветом новый день начнётся. Все двинутся трудиться. По холодку запружат рыбаки и фермеры своими телегами, овцами, ослами, верблюдами большую рыночную площадь. За ними выбегут домохозяйки в сопровождении слуг или рабов, что были проданы за бесконечные долги. Начнут кричать торговцы. А кто богат, за них горласто раскричатся зазывалы. Перекричать друг друга им не удаётся, но оглушить округу – развлечение.