Андрей Березняк - Самый яркий свет

– Позвольте спросить, сударыня, – подскочил половой, – серебром или ассигнациями?

– Бумажными.

– Тогда попрошу пять рубликов.

Кофейный дом – заведение не дешевое, но и место выбирала я сознательно. Под свой кошелек, а не жадность Дюпре. Розовая бумажка 8 8 Розовый – цвет ассигнации в 10 рублей. совокупно с жестом, что возврата не надо, сделала человека счастливым.

– Это еще не конец, мисс Александра, – бросил мне в спину англичанин.

– Это прямая угроза, мистер Дюпре? – обернулась я.

Спросила на русском.

– Это…

Я не могла этого видеть, но мои зрачки на мгновение сжались в точку, а граф прохрипел:

– Да, это угроза, мисс Болкошина.

Граф ужасно коверкал русские слова, но произнес это громко и так, что услышали его все служки и посетители.

– Вот и хорошо, – кивнула я и покинула кофейню.

До Управы благочиния 9 9 В то время – аналог полицейского управления. Введены Екатериной II уставом «благочиния и полицейским» в 1782 году. В реальности были заменены Павлом I на ратгаузы, восстановлены Александром I. у Вознесенского моста через Екатерининский канал я дошла пешком. И не для того, чтобы привести мысли в порядок – они и так были ясны как небо в погожий день – а успокаивая нервы. Видит Мани, как мне хотелось выхватить из потайной складки в юбке пистоль и разрядить ее в мерзкую харю графа Каледонского! Но тогда до Средней Мещанской я добиралась бы не сама, а в компании полицейских и в сопровождении пристава из Особого отдела.

Двухэтажное здание Управы просило ремонта, а еще лучше – сноса и полного перестроения. Обер-полицмейстер столицы Иван Саввич Горголи, насколько мне известно, неоднократно подавал прошение на имя Сергей Кузьмича Вязмитинова 10 10 Вязмитинов Сергей Кузьмич – в реальной истории министр полиции с 1812 по 1819 годы. , но министр к чаяниям своего подчиненного оставался глух, так что приставы продолжали ютиться в тесноте. Петербург быстро разрастался, полицейская же власть за ним не поспевала. Зато даже быстрее города расширялись ряды лиходеев всех мастей. До Сенной площади отсюда рукой подать, но туда и днем соваться не стоит, а ночью за кошелек или жизнь никто и полушки не даст.

Городовой на входе меня узнал сразу и бодро козырнул, удостоившись моего благодарственного кивка.

– На месте ли Николай Порфирьевич, любезный?

– У себя-с, милостивая государыня. Извольте пройти-с!

Пристав уголовных дел Николай Порфирьевич Спиридонов и в самом деле был у себя. Встретил он меня любезно, но показушно вздохнул, выразительно посмотрев на заваленный бумагами стол. Я лишь мило улыбнулась ему и, дождавшись кивка, присела на стул для посетителей.

– Сашенька, ты коим чертом ко мне?

– Дюпре.

Спиридонов еще раз вздохнул, отодвинул папку с каким-то делом и спросил:

– Никак не можешь успокоиться?

Николаю Порфирьевичу позволительно общаться со мной моветон. С отцом он был дружен, часто бывал у нас в гостях, а его дочь знал если не с пеленок, то с тех времен, когда та с громким визгом носилась по комнатам, размахивая прутиком как саблей. И я точно знаю, что себя в смерти Платона Сергеевича Болкошина он винит. Не доследил. И предупреждал его ведь по поводу графа Каледонского и всей его коммерческой компании, но не смог сберечь друга.

– Вы бы успокоились? Отца убили. И убил Дюпре.

– Поводов для расследования не было, – этот разговор заводился уже много раз, и я понимала, что сам пристав ни мгновения не верил в естественность причин смерти видного промышленника Болкошина.

Ведь с виду все было обыденно: Платон Сергеевич переходил Неву в зимнее время, был основательно подшофе. Упал в сугроб, замерз. Видимых ран, синяков на теле не обнаружили, сам Болкошин был расхристан и без шапки.

Но для опытного пристава Спиридонова в деле имелось слишком много несоответствий. Как и для меня.

Отец мало того, что выпить мог ведро, и по нему не сразу так скажешь, что вина в жилах больше чем крови, так и Свет его был особенный. Все, что касалось телесного, он умел контролировать походя. Поэтому и я никогда в детстве не болела: любую хворь он излечивал посмеиваясь. О себе и говорить не приходилось – в свои почти шестьдесят pap á выглядел на сорок, здоровьем пылал за версту. И это ведь была лишь часть его дара.

Сомнения у Николая Порфирьевича вызывало и само место, где обнаружили тело. Традиционно зимой через Неву у Императорского дворца переправляются от левого крыла Адмиралтейства к Биржевой площади, если лед крепок. В оттепель мало кто рискует и топает до Исаакиевского наплавного моста или до Петербургского, ведущего в Петербургскую же сторону к Троицкому собору.