Андрей Березняк - Самый яркий свет

Надо отдать должное, что Серж меня удивил. Он вскочил с постели и вытянулся во фрнут, что смотрелось несколько забавно, учитывая, что встал он передо мной абсолютно нагим, а его хозяйство оказалось как раз напротив моего лица.

– Александра Платоновна! Клянусь офицерской честью и своим дворянским именем, что всякие подробности нашей связи останутся исключительно нашим интимным делом! Не могу обещать Вам, что не буду ревновать Вас к Вашему вниманию другим мужчинам, если таковое будет иметь место быть, но обещаю так же не неволить Вас своей такой ревностью! Слово Сергея Григорьевича Фатова крепко и нерушимо до самой его кончины!

– Вольно, корнет! – отдала я команду и улыбнулась. – За ширмой таз с водой и рушник, обмойтесь и одевайтесь. Только как по команде «Палаши! Вон!» – быстро и без промедления, словно враг уже атакует. У меня и правду очень мало времени.

Кивнув, гусар скрылся и заплескал водицей. Его вещи были аккуратно сложены в кресле, и это несмотря на все его нетерпение и страсть, которые он явил, оказавшись в моей квартире.

Хороший мальчик, мне нравится.

Одевался он под моим пристальным взглядом, что заставило корнета вновь смутиться, а его уд поднапрячься, но мольба в глазах Сержа осталась без ответа, и он, чувственно признавшись мне в своем самом искреннем расположении, наконец отбыл. Едва за гусаром закрылась дверь, я крикнула свою доворовую:

– Танька! Давай ко мне!

Долго ее ждать не пришлось, горничная сначала заглянула, оценив мой внешний вид, понятливо кивнула и появилась снова уже с мокрым полотенцем. Кратко перекрестившись, Таня принялась обтирать меня от мужского семени, плотно, до белости, поджав губы.

– Ну говори уже, а то лопнешь сейчас!

Танька насупилась, но все же начала ворчать:

– Вы, барышня, снова греховничаете. Не богоугодно так срамно праздновать. Хотя офицерик симпатичный, – закатила она глаза.

Дворовая девка у меня – на заглядение, если уж честно. По-крестянски крепкая, но даже не дородная, а именно что в соку. Высокая, с отменными сиськами, которым я честно завидую, крутыми бедрами и неожиданной для крепостной совсем дворянской статью. Приодень ее – не отличишь от реестровой из захудалого уезда. Впечатление портят только глаза, лишенные аристократической надменности, а скорее излучающие сермяжную хитрость и смирение.

– Но против это заветов Господа нашего, Александра Платоновна.

– Ничего нового, – констатировала я, – все те же аргументы. Но с твоим Господом у меня отношения простые, сама знаешь. Не мой он Господь.

В ответ на это Танька лишь вздохнула, встала, взяла с трюмо мой фаравахар 1 1 Фаравахар – изначально символ зороастризма, окрыленное солнце. Манихейцы по некоторым источникам переняли само слово, но символ был изменен на равносторонний крест, заключенный в круг. и застегнула цепочку на моей шее. Крест в круге привычно лег в ложбинку на груди, а я прошептала благодарность Мани за все сущее, бывшее и будущее.

– Все равно греховно живете, барышня, – заупрямилась горничная. – С мужиками милуетесь без венца, вино пьете без удержу, волосы изводите, где и Мани ваш их выводить не велел.

– Но-но! Первые два пункта принимаю с согласием, а вот про заросли в Канонах ничего не сказано. И тебя, кстати, еще раз увижу заросшей в подмышках или срамном месте – выпорю!

– Так уж и выпорете? – со скепсисом поинтересовалась Танька.

– Конфет лишу на месяц!

– Не, Александра Платоновна, мне без конфектов не жить! – испугалась девка.

Пороть я ее и в самом деле не порола никогда. И портить жалко, и претит мне это. Хотя управляющий моими деревнями и практикует экзекуции, но там я уже не вмешивалась – его порядки, его отношения с крепостными. Да и в имениях бываю крайне редко: столичная жизнь затягивает, а доход оттуда поступает значительный, поэтому в дела Антипа Игнатыча я не лезу.

– Душ готов? – спросила я.

– Теплый, как Вы любите. И на второе омовение приготовила.

Босыми ногами, благо лето в Петербурге, я дошла до умывальной, скрытой в самом конце квартиры подальше от чужих глаз. Воспользовалась горшком, который Танька сразу же вылила, встала под жестяным раструбом. Дырки в нем уже окаймились ржавчиной, надо попенять горничной. Повернула вентиль, и сверху полилась жидко вода, разбиваясь на тонкие струйки. Танька взяла брусок шуйского мыла и тщательно прошлась по моей коже, избегая впрочем прикасаться к лону. Стеснительность горничной раздражала, но выказывать недовольство я вновь не стала, и так ее крестьянская натура стонет, живя в моей квартире в качестве прислуги. Впрочем, ей ли жаловаться.