Валерий Красников: Божественное вмешательство

Вернулся он быстро и не один. Широкоплечий, но на коротких кривых ногах центурион недовольно пробасил:

— Какой демон притащил тебя, на ночь глядя?

— Я Алексиус Спуринна Луциус, доставил письмо от Сенатора Спуринния к консулу Прастинию, — докладываю, вытянувшись по стойке «смирно»: мало ли, может, этот центурион будет и моим командиром.

— Я Антониус Тулий, — он, улыбаясь, прилично врезал мне по плечу ладонью, — приятно видеть таких молодых людей, пойдем со мной. Квинтус, отведи коня на конюшни.

Квинтус кивнул, со щелчком приставив ногу к ноге, сноровисто снял со спины лошади сумки, с удивлением, взглянул на помятый галльский плащ. Вручил мне вещи и ушел, уводя коня на поводу.

Немного смущаясь, я встряхнул плащ, аккуратно сложил и спрятал в сумку. Антониус, как мне показалось, взирал на эти манипуляции с имуществом одобрительно.

Центральная часть дома — несколько помещений, с арочными входами, по моему назывались анфиладой. Мы прошли их, и вышли на террасу, освещаемую горящим в бронзовых фонарях маслом.

У рукотворного водопада молодой юноша декламировал что-то героическое, два десятка мужей в туниках и тогах живописно разместились на террасе, устроившись, кто в плетеных креслах, кто на деревянных ложах, приставленных к стене дома.

Антониус указал взглядом на свободные раскладные стулья с высокой спинкой, и мы потихоньку присели на них.

Монолог актера как раз вступил в финальную часть. Военачальник и отец отдал приказ о казни собственного сына, хоть и совершившего подвиг, но при этом нарушившего приказ: «Мораль — сказано, сделано (dictum factum )», — юноша поклонился публике и получил аплодисменты. Поаплодировал и я.

Центурион между тем подошел к человеку о возрасте, которого нельзя было сказать наверняка, ему в равной степени могло оказаться и тридцать и сорок лет, что-то сказал, склонившись, что бы лежащий сноб, смог его услышать.

Тот поднялся с ложа и направился ко мне. Я тоже встал.

Рабы угощали гостей вином, на террасе стало немного шумно. Консул заговорил очень громко:

— Приветствую тебя Алексиус, как поживает старик Спуринний? — мне показалось, что он хотел обняться со мной. Прастиний так радушно развел руки, будто приглашал упасть в его объятия, как это делают старые друзья. Я решил придерживаться уже доказавшей свою эффективность, линии поведения, вытянувшись в струнку, доложил:

— Приветствую Консула Эртурии! Сенатор Спуринний здоров и весел, чего и тебе желает. Я привез от него письмо. — Достав из сумки тубус, вручил письмо Консулу. Вытянулся. Жду. Тот скривился, словно лимон разжевал, резко сорвал печать и, приблизив развернутый свиток к огню, быстро прочитал послание.

— Ну что же, Алексиус, наверное, тебе известно о том, что самниты перекочевали на территории сабинян и оба племени вполне мирно сосуществуют там? — Киваю, соглашаясь, — Быть войне. Вряд ли они объединились против других племен италики.

Мы готовимся к сражению и обучаем новобранцев.

Завтра второй легион выходит на учения. В нем служат и гастаты (обученные легионеры) и новобранцы, но нет ни одного принципа (обученный и участвовавший в боевых операциях легионер) или триария (ветеран, обычно становившийся в третью линию).

Весь день манипулы легиона будут сражаться друг с другом за окрестные холмы. Мы определим победителя и лучшего центуриона, что бы поощрить его должностью трибуна (старший офицер при командующем легионом). А ты получишь худшую манипулу в легионе. Поздравляю центурион! — Прастиний, довольный своим решением, от души захохотал. — Антониус, проводи сына уважаемого Сенатора к южным казармам. — Мало того, что о моем родстве с родом Спуринна, Консул упомянул с сарказмом, он тут же, не попрощавшись, встрял в разговор пьянствующих по близости мужчин.

Мне в принципе — все равно. Славлю Богов. Чувствую, кто-то дергает за сумку сзади. Оборачиваюсь, центурион Антониус Тит прячет улыбку и, пропуская меня вперед жестом руки, говорит: «Пойдем», — какое то время мы шли молча.

Вдруг Антониус спрашивает:

— Алексиус, не сочти мое любопытство оскорбительным, но уж очень хочу я понять, как такой молодой человек, ради карьеры военного смог навеки отказаться от счастья обладать женщиной? — Пытаясь осмыслить услышанное, останавливаюсь. Но, даже разогнав свой процессор, не могу определить логических связей в его вопросе.

— И ты прости меня, Антониус, но я всю прошедшую ночь только и занимался тем, что обладал женщиной. Может, уточнишь свой вопрос? — В сумерках, лица центуриона разглядеть не могу, но клянусь, я физически ощутил его растерянность и даже недоверие после моего ответа.