Валерий Красников: Божественное вмешательство

— Говорят, что Спуриния, дочь Сенатора, не знала мужчин, потому, что никто не сумел лишить ее девственности. А те, кто пробовали возлечь с ней, уже никогда не могли овладеть женщиной, поскольку мужская сила ушла от них в ее демонические глаза, — наступил мой черед удивиться по настоящему: «Вот чертов старик! Значит, узнав, что я типа влюблен в такую же ведьму, как и его дочь, решил устроить ее семейное счастье? Слава Богам!», — едва я мысленно прославил небожителей, как над головой зазвучал раскатистый смех.

Смотрю на Антониуса, тот стоит спокойно и никак не реагирует на звуки, сродни раскатам грома.

Который раз решив, что после того, как я тут оказался, выучил язык и одним только страхом прибил трех галлов, не стоит ставить под сомнение Божественное покровительство. Да и избитая фраза «по воле богов» — сейчас мыслится как-то иначе, в ней появился смысл.

— Это все слухи. Поверь, моя жена, напротив, вызывает такую страсть, что уснуть с ней в одной постели почти невозможно. — Центурион только хмыкнул в ответ и почесал затылок. Наверное, он не поверил мне.

Мы пошли дальше, и Антониус объяснил, что сейчас побеспокоим хозяйственную крысу Секстиуса, получим обмундирование и крышу над головой, а утром Квинтус, как человек, знающий меня в лицо приведет коня и расскажет что делать.

Казармы — обычные деревянные бараки, стояли метрах в пятидесяти от стен, за частоколом, с часовыми и КПП (командно пропускной пункт) на воротах. То есть служба неслась по взрослому. Хоть и в черте города, но настоящая воинская часть.

Секстиус, действительно оказался похожим на крысу. Длинный, заостренный нос мало походил на римский. Из под тонкой верхней губы Секстиуса выступали зубы. Он даже имел когномен (индивидуальное прозвище) — остроносый (Nasica). Но очень не любил, когда к нему официально обращались, как к Секстиусу Насика.

Впрочем, не взирая на поздний визит, он вполне доброжелательно выдал сандалии (калиги, лат. c?l?gae — «сапоги»). Сразу сказал, что, мол, поножей нет. Подержав в руках кольчугу и уловив не добрый взгляд Антониуса, расщедрился на панцирь, шлем центуриона с красным поперечным гребнем.

Кинув взгляд на гладиус, висевший на моем ремне, пошел к стойке с пилами, но его остановил Антониус, сказав, что у меня есть конь. Я, было, обрадовался такой «справедливости» в армии Этрурии, но надежда, что и щит таскать не придется, не сбылась. Огромный, около полтора метра высотой, с железными полосами по краям и умбоном щит (скутум) оказался ожидаемо тяжелым. Его вес приблизительно был равен весу доспеха. От перспективы таскать около двадцати килограммов на себе и в руках весь день, да еще как-то сражаться, стало грустно.

Только я смирился с обладанием полученным имуществом, как Секстиус притащил пояс с кинжалом и фартуком. Еще килограмма три!

А в заключение меня проинформировали, что стоимость полученного будет вычтена из жалования.

Я поблагодарил Секстиуса за потраченное время и пожелал ему спокойной ночи. Тот как-то странно взглянул на меня и пробурчал: «Глупый мальчик. Где это видано, что бы безусые юнцы становились центурионами, да еще высшего ранга!», — я все хорошо расслышал, тыловик уже четче добавил, — «Береги себя центурион».

Антониус приложив палец к губам, легкой кошачьей походкой направился к ближайшему бараку, что мне, нагруженному, было не по силам. Но я старался. Правда, в такой скрытности необходимости не было, из барака доносился богатырский храп.

У входа, чуть в стороне барак имел пристройку, больше похожую на собачью конуру, не более трех квадратных метров. Центурион вошел туда первый. Погремев там немного, зажег светильник и довольный собой сказал:

— Располагайся, мне пора.

— Спасибо, — пробормотал я в ответ и ввалился в конуру, гордо именуемую офицерскими апартаментами. Чудом, не вступив в таз с водой, я сбросил поклажу на деревянный топчан и осмотрелся. Несколько крюков на стене, на них я сразу же пристроил доспехи и оружие, топчан и маленький стол. Под ним сундук.

Я посмотрел на сумки и решил взглянуть, что в них.

Кроме отобранного у галлов плаща из сумок я извлек штаны и рубаху, тогу, полоски ткани, используемы в качестве нижнего белья, бронзовый кубок, фляги с вином и водой, головку сыра и каравай хлеба. Сразу же почувствовал жажду и голод.

Утолив и то и другое, решил заглянуть в кошелек, подаренный Спуринией. Я не знал, что тут, сколько стоит, но решил, что десяток золотых и тридцать серебряных монет достаточная сума для того, что бы хоть питаться лучше, чем поужинал.