Владимир Поляков - Гроза над Италией

— Но что я должен буду сказать Чезаре Борджиа?

— То же самое по форме, но несколько отличающееся по духу, Альфонсо. Род Борджиа нам не враждебен и мне не хочется получить таких врагов. Они успели показать, на что способны и что грозит тем людям, которые попытались им противостоять. Мы же получили от них кардинальский перстень для Ипполито, твоего брата. И можем получить кое-что ещё… если правильно себя поведём.

— Правильно?

— Чезаре Борджиа поймёт то, что я ему предлагаю. Он воспользуется преимуществом во времени и займёт крепости Модены, нужные ему. Там не будет ни наших солдат, ни большей части ценностей. Это наша «плата» за хорошее отношение Рима и главное рода Борджиа. Помощь в построении удобной для их армии стратегии.

Наследнику герцога Феррары и Модены сильно не нравилось услышанное. Он искал доводы против, но… они ускользали либо не были достаточно весомыми для того, чтобы изложить их отцу. А тот видел моральные терзания Альфонсо и более того, хорошо понимал.

— Жертвуем часть для спасения целого.

— Но сама Модена, иные крепости! Если их не разрушат французы, то эти Борджиа… Они могут и не уйти оттуда, куда ступили ноги их солдат.

— Уйдут. Подумай хорошенько, Альфонсо, они в любом случае не останутся там. Если первый удар французской армии заставить союзные силы Рима, Флоренции и Неаполя отступить, то тут и пояснять нечего. Если же случится чудо, и Борджиа разгромят Карла VIII и его маршалов, то они двинутся на Милан. Им нет пользы ссориться с нами, а вот вред велик. Что, если мы ударим им в спину, стремясь вернуть своё? Нет, в обоих случаях флаги Борджиа не будут реять над Моденой. А разрушения… их всё равно не избежать, можно лишь уменьшить. Именно это я и предлагаю. Лучшее из худшего.

Эрколе д’Эсте был искренен, когда говорил эти слова. Обманывать сына и наследника в таких делах было бы себе дороже. Ему и самому очень не нравился имевшийся выбор, но герцог отдавал себе отчёт в том, что хорошие дороги либо закончились, либо были перекрыты обстоятельствами непреодолимой силы. Им, семейству д’Эсте, оставалось лишь попробовать не только уцелеть, но и сохранить как можно больше сил военных и финансовых. Потом, после того как закончится первая стадия войны между Францией и сколачиваемой Борджиа коалицией, значимостьего, герцога д’Эсте может значительно вырасти. А ещё тех, у кого хватит хитрости и ума оказаться в стороне от первых, самых жарких сражений. В том же, что они будут, герцог Феррары и Модены даже не думал сомневаться.

Рим, замок Святого Ангела, июль 1493

Ночь — такое особое время, когда мысли то и дело лезут в голову. Самые разные, даже те, которые не очень-то хочется туда пускать. Родриго Борджиа не был исключением. Лёжа в кровати и слушая едва слышное посапывание прижавшейся к нему юной красавицы Джулии Фарнезе, понтифик никак не мог перестать думать о делах внутри Вечного Города, поблизости от него и даже в краях куда более отдалённых. Такое уж было время, ведь вместе со столь желаемой властью пришли и новые заботы, от которых порой хотелось выть на луну.

Чезаре, довольно неожиданно взявший на себя немалую часть забот с самого начала понтификата, одновременно подбрасывал всё новые и новые дела, от которых просто нельзя было отмахнуться. Слишком уж много полезного они обещали принести в будущем. Некоторые уже приносили… Но возраст! Над временем никто не властен, даже он, наместник бога на земле по мнению многих и многих.

Тело начинало подводить. Пока ещё это были лишь первые осторожные напоминания, но игнорировать их Борджиа не собирался. Слишком многое успел повидать, тем более тут, в Риме и особенно в Ватикане. Постоянное напряжение духа и разума плохо влияло на тело человеческое, этот столь уязвимый и хрупкий сосуд. Чуть переоценил возможности этого сосуда в преклонные года и… вот уже и дух выскользнет, оставив лишь материю, недвижную, инертную… бесполезную. А он ещё слишком многое не успел.

Отсюда и ограничение вина, по возможности длительный сон… Вот только ограничивать себя в еде и тем более женском обществе Родриго Борджиа даже не намеревался, считая, что иначе зачем она, эта самая жизнь, если не проводить её так, чтобы не вспоминать минувшее с довольной улыбкой. Образ жизни эпикурейцев и гедонистов был ему куда ближе, нежели мрачное и скучное бытие аскетом. Как и детям… всем детям, без исключения.

Кольнула игла сожаления. Хуан, тот его сын, который не смог понять необходимость чувства меры, главенства разума над желаниями тела. Хотеть слишком многого, получать это, но не прилагать усилий для достижения — именно в этом и была главная ошибка. Мальчик не сопоставил «хочу» и «должно», а он тоже упустил это из виду. Зато теперь уже не упустит. Какое это имело значение теперь, когда Чезаре уже вырос, да и Лукреция с Джоффре уже не столь юные создания? Кое-что ещё можно было сделать. С Джоффре. Поскольку Родриго Борджиа не мог не заметить, что воспитанием Лукреции серьёзно занялся его старший сын. Необычными методами, пытаясь вылепить из более чем податливого в его руках материала… нечто новое. Несмотря на осторожность Чезаре и отсутствие болтливости — хорошее и полезное качество — у Лукреции, кое-что глава семейства Борджиа смог понять. Странный путь? Да. Способный сделать из его дочери что угодно, но только не обычную знатную синьорину, выгодную и желанную невесту? Тоже да… хотя желанность папской дочери как невесты будет в любом случае, это неизменно. Но и уже достигнутые под влиянием Чезаре результаты заставляли отнестись к затее его сына со всем вниманием. Для своих лет Лукреция чрезвычайно хорошо разбиралась в людях, их стремлениях, намерении обмануть или сказать правду. Политика, интриги, готовность не бояться идти вперёд, несмотря на преграды. И появившаяся жёсткость, ранее ей не свойственная.