Алекс Коста - Вавилон и Башня

– Господи… – сказал я. – Ты что, в трауре? Хайнц…

– Не-е… плевала я на него! Этот гусак уже уехал в Берлин, своих родственничков повидать. Только выписался, сразу укатил. Гад…

– А чего тогда?

– Как же, ты чуть не… чуть не… все из-за меня… Это все из-за меня, я сразу… сразу это поняла!

Я решил не спорить по поводу «все из-за меня» и использовать визит Нади как можно прагматичней. В результате у До появился ассортимент всего магазина «Юный художник».

Теперь он чередовал рисунки краской с карандашными, потом брал большие маркеры, пастельные мелки. А иногда смешивал все это, чтобы я подольше гадал, что же он такое изобразил.

Сестра пришла не в таком траурном наряде, как Надя. Но было видно, что ей больнее.

– Это все из-за меня. Это я виновата. Нагрузила тебя своими проблемами.

Странно! Почему всем так хочется, чтобы «все это» было из-за них, что бы там оно ни было. Слаще меда желание быть причастным к чьему-то «падению»… с чего бы это?!

Я не стал ее разубеждать. Если нужно, пусть так думает. В больнице всем плохо, но одно точно хорошо: пропадает желание в чем-то кого-то разубеждать.

Потом приходил еще кто-то, потом еще… я уже не запомнил, ослабел от этих визитов.

К вечеру мы остались вдвоем с До, он разложил передо мной новые рисунки, которые накопились, пока я был занят.

Я посмотрел и вспомнил слова «мумии»: «Все это рисунки».

Да, разные рисунки, нарисованные одинаковыми цветами. Рисунки меняются, цвета нет.

Голова закружилась, передо мной возник Ричард Гир. Возможно, он был настоящим, а может, это был «Ричард» из больницы Хайнца.

«Ни шитай, ни шукай, – он подмигнул и погрозил пальцем. – Состояние всего ближе».

«Мы – это череда состояний», – вспомнил я… или как там…

До был недоволен моим обдумыванием, замычал, показывая на отдельные предметы своих рисунков.

– Да, да… это трава, она зеленая. Это солнце, оно… ты нарисовал его лиловым. Оно же желтое или красное!

До помотал головой.

Состояния как рисунки. Рисунки разные, нарисованные одинаковыми цветами. До видит солнце лиловым, я – желтым.

Потом До опять замычал, давая понять, что хочет дальше. Ему нравилось, когда я называл его рисунки. Называл рисунки. Да… сам он не мог их называть.

– Это лошадь. Это… я не знаю, что это такое. Что?!

В центре рисунка был треугольник.

– Что это?

До опять замычал, сложив ладони под острым углом.

– Это дом?! – треугольник был расположен прямо под солнцем.

До замычал, то ли утвердительно, то ли нет.

– Это пирамида?!

Он опять как-то неопределенно замычал.

– Ладно, давай дальше.

До отложил этот рисунок, достал следующий. На нем была какая-то круговерть. Разными цветами нарисован клубок.

– Почти как моя жизнь. Много всего, но ничего конкретно.

До показал в самый центр.

– Да, я здесь. А вокруг меня череда состояний…

До замотал головой.

– А что?!

Он опять показал в центр круговерти.

– Кто там? Я не знаю.

До сложил две ладони, показывая то ли цветок, то ли какую-то вазу.

– Я не знаю. Давай лучше помолчим. Это просто каляки разных цветов. Нарисуй что-нибудь определенное, собаку там…

Я отвернулся к стене, закрыл глаза. Только слышал, как До настойчиво тыкал в центр круговерти.

– Просто штрихи разных цветов… нарисуй что-нибудь определенное, ладно?

Комиссия по усыновлению собралась в ускоренном порядке. Две недели и две тысячи долларов, хрустящих американских настоящих.

Мне задали только один вопрос:

– Почему вы хотите усыновить этого мальчика?

И я ответил… Просто сказал правду, первый раз в жизни:

– Когда я с ним, я не хочу убивать всех вокруг. В первую очередь себя.

Не знаю, то ли моя откровенность, то ли все-таки две тысячи, но меня сделали приемным отцом До.

И вот мы уже ждали такси рядом с отделением больницы. Скорые привозили побитых и пострадавших, в основном бомжей, а я стоял, сжимая маленькую потную ручку. В другой руке у меня был здоровый пакет с красками, фломастерами, мелками и еще черт знает чем. А под мышкой скользили, все время выпадая, большие свертки ватмана: многочисленные рисунки, которые До сделал, пока я занимался усыновлением.

Мне предстояло посмотреть их и что-то сказать. Я был готов, что рисунки довольно абстрактные, придется угадывать, что же все-таки До хотел изобразить. Я даже воображал, как он будет хмуриться, неистово размахивать детскими кулачками, если я буду плохо угадывать.

Наконец подъехало такси. А через двадцать минут мы уже входили в мою холостяцкую квартиру, в которой раньше не было никого младше восемнадцати.