Владимир Романовский - Хольмгард

— Послали, скоро будет… — сказал он.

— А лекарь? — спросил Хелье.

— Какой лекарь?

— У тебя сейчас родится семимесячный ребенок, — зло сказал Хелье. — Ты считаешь, что лекарь не нужен. А повитуху приведут с Черешенного Бугра, небось. У тебя даже нет никого на примете. Чтоб вас здесь всех разорвало. Бараны.

Княгиня на ложе громко вскрикнула. Князь, хромая, кинулся к ней.

В дверях показались сразу несколько холопов.

— Два бочонка побольше, один с горячей водой, другой с холодной, — сказал Хелье. — Который с горячей, менять по мере надобности. Но не очень горячей.

— А? — спросил Ярослав.

— Повитухой придется быть мне, — сказал ему Хелье. — Я не напрашивался, и я совершенно не хотел, но так получилось.

— Ты когда-нибудь…

— Да, приходилось. Чтоб вас всех разорвало. Ты слышал, что я сказал? Вода нужна.

— Вы слышали? — закричал на холопов Ярослав. — А ты что?… А как…

В дверях появился Жискар.

— Mon roi, — сказал он, — привели повитуху.

— Тащите ее сюда! — сказал Хелье.

— Да, тащите! — подтвердил Ярослав.

— Но не забудьте воду!

— Не забудьте, скоты!

Вскоре повитуха предстала перед князем в спальне. Лицо у нее было совершенно ведьминское, во рту наличествовал один зуб, с краю, и улыбалась она зловеще.

— Где вы ее взяли? — спросил Хелье у холопа.

— А на торге она…

— Где живешь, бабка?

— Что тебе, яхонтовый?

— Где живешь? Дом твой где?

— А на Черешенном Бугре, милый.

— Иди отсюда.

— А?

— Князь, дай ей гривну, пусть идет!

— На тебе, бабка, гривну.

Бабка взяла гривну и хотела уже ругаться и причитать, и может что-нибудь интересное пожелать, но Хелье положил руку на сверд, и она ретировалась.

— Выведите ее там, нечего ей в детинце делать! — крикнул вдогонку Хелье. — А теперь вы все. Чего встали? Где вода?

— Несут, — доложил Жискар от двери. — Вот несут.

Он посторонился, и два холопа внесли в спальню два бочонка с водой.

— Поставьте рядом с ложем, — приказал Хелье. — Все, кроме князя — вон отсюда. Стоять за дверью и почтительно ждать. Князь сейчас к вам выйдет и будет вынимать из вас душеньки ваши ржавыми клещами, пока тут из княгини чего-нибудь не народится.

Никто не обиделся, все покорно удалились.

— Князь, — сказал Хелье будничным голосом, — снимай с нее одежду.

— Всю? — спросил князь.

Хелье на него мрачно посмотрел, и князь все понял. Подойдя к ложу, он стал медленно и нежно стаскивать с Ингегерд, которая морщилась и постанывала, сапог. Хелье отодвинул его бесцеремонно, сдернул с княгини сапоги, поискал гашник, но понева так странно была устроена, что гашник не сразу находился. Тогда Хелье просто вытащил из сапога нож, сделал на поневе и рубахе Ингегерд снизу надрез, и разорвал до гашника. Перерезал гашник. Разорвал дальше.

— Князь, — сказал он. — Встань рядом и говори ей что-нибудь глупое и приятное.

— Я ничего, — сказала Ингегерд. — Ты правда раньше роды принимал?

— Да. Поворачивайся на бок.

Ингегерд послушно повернулась на бок, и Хелье стащил с нее поневу, рубаху, и еще одну, короткую, рубаху.

— Дай помогу, — сказал Ярослав.

— Не мешай, князь.

Хелье потрогал ей живот, велел сделать глубокий вдох, и она закричала.

— На спину, живо, — приказал Хелье. — Колени вверх, ноги врозь. Не бойся. Ничего страшного нет и не будет. Дыши.

— А не опасно? — спросил князь.

В дверь постучали.

— Князь, — сказал Хелье. — Выйди туда, к ним, скажи им, что если кто еще раз стукнет, то сварят его в кипятке. Задержись там немного, мы тут не скоро справимся. Возвращайся, но не сразу. Придумай, что ли, имя первенцу.

Князь замер в нерешительности.

— Делай, как он говорит, — сказала Ингегерд. — Я ему верю.

Ярослав кивнул, пошел к двери, еще раз обернулся, и вышел.

— Нож его расстроил, — заметил Хелье. — Давай второй рукав. Так.

Он разрезал на ней второй рукав, и теперь она лежала совсем голая. Все, что было в ней величественного, куда-то исчезло. Ингегерд как Ингегерд, такая же тощая, как всегда, только очень увеличились груди и живот торчит. Подростковое тело. Впрочем, бедра расширились. Слегка. Пятки торчат. Руки худенькие, шея тощая, цыплячья. Глазищами смотрит своими дикими.

— Не бойся, — сказал он.

— Я стараюсь, — ответила она — совершенно прежняя Ингегерд.

— Ну, давай, стало быть, дышать. Вдох, выдох. Глубже. Еще глубже. Теперь тужься.

— Я не могу.

— Это обычное дело, дура. Сейчас из тебя польется все подряд, и это обычное дело. Сейчас главное — ты и то, что в тебе там зародилось, а все остальное глупости.