Вадим Сухачевский: Доктор Ф. и другие

— На Северном. Тральщик «Верный».

Дядя кивнул:

— Оно хорошо, что – «Верный». Службу, стало быть, знаешь. Должен знать! Вот и приспособим к настоящему делу. А то – чтобы племянник Ореста Погремухина где-нибудь штаны просиживал…

Лейтенант, державший полотенце, постучал по часам:

— Орест Северьянович…

— Да уж, пора скоро, — нехотя кивнул он. — Так что давай-ка, племяш, разводи костерок.

— Дядя, — наконец отважился спросить я, — а где вы сейчас работаете?

Вопрос отчего-то развеселил дядюшку.

— Ишь ты! — хмыкнул он и покосился на лейтенанта.

Тот, оценив юмор, тоже подхихикнул.

— Служу, братец, слу-жу, — веско поправил он меня, и откинув полотенце, стал надевать услужливо поданную лейтенантом форму генерал-полковника.

Я замер, едва не вытянувшись по стойке «смирно». Вот он, оказывается, кем был, мой такой простецкий по повадкам дядя Орест Северьянович.

…Через несколько часов «Мерседес» уже урчал мотором возле нашей калитки. Дядя в полном генеральском обмундировании напоследок обнял меня:

— До встречи, малыш. Пока. Жду!

Минута-другая – и машина тронулась, разгоняя зазевавшихся окрестных кур. И долго еще я смотрел ей вслед, огорченный расставанием.

Печаль разлуки, балалаечная тоска…

…Все это в один миг отрубил голос Омара Ахметовича, распахнувшего дверь:

— Приехали! Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны!

А китаяночки выглядывали из-за его могучей спины и щебетали что-то наподобие «динь-динь-динь».

— (После раздумий) Однако же, для такого дела он нам целиком, с потрохами нужен, разумеешь?

— Как не разуметь!

— А он, сам говоришь, в этом, своем… Изучает эту, свою…

— Так точно! В университете! Латынь и греческий!

— Ну – и?

— Так насчет этого, товарищ маршал, только шепнуть кому следует. Везде ж свои людишки. И не таких из университетов-то вышибали.

— Шепнул уже, надеюсь?

— А чего ж тянуть?

— Шустёр, как всегда…

— Стараемся!

— (Задумчиво) Стараться-то ты стараешься… А ну как он сразу возьмет да и дунет в свою тьмутаракань? Выковыривай его тогда оттуда, как… из…

— (Лукаво) Далече ли он дунет – без денег, без паспорта? Я так полагаю, что – не дальше моего порога.

— М-да, пожалуй что… Ты его только сразу – не того… не пужай уж слишком.

— Как можно!

— Знаю я тебя. Уж постарайся без этих твоих шуточек, а то лечить потом парня…

— Да что там! Крепкий мужик! Моряк, североморец!..

— Ладно, ладно, мое дело предупредить… А насчет денег, паспорта… М-да, мудёр… Кстати, ведаешь, Погремухин, под чьим личным контролем вся спецоперация?

— (Вытянувшись в струнку, что было не так-то просто при его округлых очертаниях) Так-ить стараемся!

— Ну-ну, старайся, старайся. Понимаешь – ради чего?

— Понимаю – не дурак.

И уже неясно, кто на кого смотрит – они на Президента или он на них…

Пропажу денег я обнаружил только на Ярославском вокзале. Это огорчило меня меньше, нежели должно бы, поскольку пропажу паспорта я обнаружил минут на десять раньше, а без него железнодорожный билет мне бы все равно не продали. Не зная что делать, я присел на чемодан. Со вчерашнего вечера я ничего не ел, и теперь витавший по вокзалу ароматный дух чебуреков тягостно томил душу.

Озарение пришло вместе с очередным голодным спазмом в животе. Дядя, Орест Северьянович! Ну конечно же! Он не оставит в беде! Со времени нашей достопамятной встречи минуло уже два месяца, и вполне вероятно, что он уже вернулся в Москву! С этими мыслями меня уже как ветром несло в сторону сталинской высотки со шпилем, где, как я знал, проживает мой дядюшка.

В подъезде дорогу мне преградил огромный, усатый, с могучей грудью в медалях и орденах швейцар; я мельком подумал, что по виду он потянет не меньше как на отставного полковника гвардейских частей.

— Вы к кому? — остановил он меня голосом, похожим на раскаты дальнобойной артиллерии.

После моего смущенного лепета про дядю он снял телефонную трубку; я стоял на отдалении, приколотый его взглядом к стене, как гербарная бабочка к листу бумаги. Однако лишь только телефон на другом конце ожил, от его давешней солидности не осталось и следа, он вытянулся перед аппаратом по стойке «смирно» и теперь он походил самое большое на службиста-старшину, подобострастно рапортующего высшему начальству: