Владимир Свержин - Внутренняя линия

— Вот так вот, Елчанинов. — Князь Пожарский обратился к молчаливому воеводе. — Я же говорил — молния! А ты — зелье, зелье… Божий знак ни с чем не спутаешь!

Величественное здание страхового общества «Россия» немало способствовало украшению Лубянки. Совсем рядом, на Кузнецком мосту, давно переставшем быть мостом, располагалось великое множество небольших книжных лавочек. Совсем недавно здесь можно было встретить и благородную девицу, пришедшую за модным французским романом, и солидного профессора, читающего европейские научные журналы, и, конечно же, полуголодного студента, стремящегося отыскать среди плевел декадентской культуры зёрна социалистических идей. На благодатной почве России зерна взошли, и магазины по большей части пустовали. Новые хозяева торопились заполнить полки снедью и мануфактурой, а бесприютные книгочеи понуро бродили вдоль знакомых витрин, изредка разыскивая на уличных развалах, а чаще пытаясь недорого продать драгоценные, но мало кому теперь нужные тома.

Особняк страхового общества «Россия» по-прежнему сохранял надменный и величественный облик и царил над округой, казалось, неподвластный переменам. Но так лишь казалось. Кто-то из московских остряков запустил шутку, которую тихо повторяли те самые книгочеи, предварительно оглянувшись, не слышит ли кто чужой: «Скажите, а что в этом доме теперь находится Госстрах?» — «Нет, там находится Госужас».

«Объединенное государственное политическое управление» — гласила надпись у входа.

Молодой чекист в кожаной тужурке и поскрипывающей офицерской портупее поднялся из-за стола. По лестнице спускался председатель ОГПУ. Худое костистое лицо старого революционера выглядело встревоженным. Он едва кивнул на приветствие дежурного, и тот поёжился, словно цепкий холодный взгляд Феликса Эдмундовича Дзержинского распорол кожанку, а под ней — и грудь, чтобы понять, достаточно ли горячо сердце чекиста.

Но не это волновало Дзержинского. Он открыл тяжелую дверь и поспешно вышел из подъезда. По октябрьскому небу, суля долгий противный дождь, медленно тянулись грязно-серые тучи: «Пронесет или зарядит надолго?»

Он огляделся. У противоположного конца площади стоял автомобиль, на дверце которого, закрашенные черной краской, угадывались очертания двуглавого орла. Феликс Эдмундович быстро зашагал к мотору. Полы его длинной шинели развевались на ветру.

Он старался посильнее запахнуться в неё, чтобы сохранить остатки тепла, вынесенного из натопленного кабинета.

— Здравствуйте, дорогой Феликс Эдмундович, — донёсся из автомобиля негромкий голос с заметным кавказским акцентом. — Вы хотели меня видеть?

— Да, Иосиф Виссарионович. Если не возражаете, давайте немного пройдемся.

Собеседник председателя ОГПУ чуть заметно улыбнулся и вышел из машины.

— Что случилось? — спросил Сталин без обиняков.

— Неприятное известие. Сегодня председатель Реввоенсовета товарищ Троцкий отправился на охоту. — Дзержинский сделал паузу, верно, подыскивая слова. — Его автомобиль обстреляли.

— Лев Давидович жив? — В голосе секретаря Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии большевиков председателю ОГПУ послышалась надежда. Скрытая надежда на отрицательный ответ.

— Жив. Бандиты тяжело ранили водителя — некоего Александра Поповича, но и сам товарищ Троцкий, и ехавший с ним товарищ Самойлов имели при себе ружья. Они начали отстреливаться. На выстрелы прибыл из Немчиновки эскадрон дислоцированного поблизости кавалерийского полка. Правда, бандитов по горячим следам поймать не удалось — судя по всему, они хорошо знали местность и заранее подготовили себе пути отхода.

— Это очень плохо, Феликс Эдмундович. У нас под самым носом действуют непримиримые, закоренелые враги, а мы об этом узнаем слишком поздно. С таким положением дел нельзя мириться. Вы понимаете, о чём я говорю?

Дзержинский молча кивнул. Конечно. Ему, поставленному большевистской партией у рукояти карающего меча революции, лучше чем кому иному было понятно, какой вред молодой республике способно нанести криминальное отребье и замаскировавшиеся контрреволюционеры. Но самыми опасными были вчерашние товарищи, которые, распробовав вкус абсолютной власти в дни гражданской войны, теперь готовы были обратить завоевания революции в подножие собственного трона.