Елена Асеева - К вечности

— Я прибыл к Коло Жизни, мой бесценный малецык, — нескрываемо полюбовно продолжил сказывать Отец и на меня дыхнуло таковой мне близкой ночной прохладой. — Чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи. Димурги могут предложить тебе имя Крушец и путь сына. Того, однако, кто не продолжит жизни этой печищи, но кто сумеет своими уникальными способностями создать собственную и принести новое начало в нашу Вселенную, Всевышний.

— Мне не надо думать! Я уже выбрал! — не успел смолкнуть Перший, как я уже откликнулся.

И зараз повелел диску нести меня к гамаюнам серебряной рати. Я тоже, как и мой Творец, своевольничал, ибо был обязан подумать, а он не говорить про мои способности. Но и он, и я, мы оба жаждали быть вместе, потому и подталкивали друг друга к той встрече, к тому единению.

Диск спешно так, что я порывчато качнулся вперед…назад донес меня до Гамаюн-Вихо, оный, словно того не ожидая, торопко вскинул вверх острие своего бине. А после также суетливо дернул его вниз, уткнув в поверхность площадки и тем резким движением, очертившим полукруг, остановил меня.

— Саиб лучица, — его высокий, звонкий голос дотоль меня оглушающий ноне прозвучал так мягко и низко, что мне показалось, он всего-навсе шепнул. — Вы уверены в своем выборе? Выборе печищи Димургов, имени Крушец и всего того, что несут общие признаки, величания данного выбора.

— Вне всяких сомнений, — властно отметил я, уже жаждая, чтоб прелюдия того выбора наконец закончилась.

И тогда Гамаюн-Вихо стремительно вздел вверх клинок бине, да направив острие себе на живот, энергично вогнал его в собственные недра. Саиб звонко вскрикнул, и густая темно-серая кровь, брызнув во все стороны, окропила не только мое естество, попав на саму плоть, сосуды, нервы, мышцы, но и плюхнулась на сизый туман, что струился над площадкой. Гамаюн-Вихо остекленело выпучил глаза, тягостно качнулся и повалился в плывущие под ним пульсирующие субстанции. Впрочем, он не успел их достигнуть, так как я торопливо, склонившись, подхватил его умирающее тельце на руки. Подхватил, чтобы прижать… чтобы уберечь от гибели, смерти, а вернее от перехода в иное состояние.

— Отец! Отец! — нескрываемо болезненно прокричал я, ощущая собственную слабость, юность.

И тотчас почувствовал легкое касание перст моего Творца на своем плече. Ощутил присутствие, таковое близкое присутствие и это после столь долгой разлуки. Присутствие его Отца, Творца, Першего.

— Вместе, как единое целое, — трепетно шепнул мне на ухо Отец и положил свою длань на бьющую из глубин тела Гамаюн-Вихо пузырчато-вязкую кровь, единым взмахом перста выкидывая бине из раны.

И я не мешкая, как шептал мой Творец, положил свою руку на его… Свою с колыхающимися оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок.

— Вместе, как единое целое, — пропел мой дорогой Отец.

И наши соприкасающиеся руки зримо засветились. На них явственно проступили кровеносные сосуды, в которых обозначились связанные в единую клинопись разнообразные символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Сосуды, точно набрякнув в объеме и свесив по окоему кисти свои долгие нити, принялись ронять на серебристую материю туники саиба гамаюнов пузырчатые коды, прописанные в наших телах. Тем самым изменяя геном самого Гамаюн-Вихо, вписывая в него мои характерные данные.

Объединяя его плоть и мою.

Его плоть и Отца.

Отдаваясь в нем нашей любовью, нашей жертвой и его вечной привязанностью, преданностью.

Та клинопись, с одной стороны красно-желтой, с другой сине-марной крови, напитала не только материю и плоть Гамаюн-Вихо, она поглотила, всосала в себя его темно-серую юшку. Еще малость и дотоль остекленевше замершие очи Гамаюн-Вихо прерывисто сузили края ромбовидной радужки и осмысленно воззрились на меня.

Саиб гамаюнов серебряной рати нежно мне улыбнулся и махом качнул головой, несомненно, приходя в себя и обретая собственное тело. Еще не более одного сига и не осталось на материи его туники не только крови, но даже и пореза. Медленно, ибо я вновь стал плохо ощущать собственные руки, спустил я ожившего Гамаюн-Вихо вниз, поставив подле ног своих и Отца. Саиб гамаюнов опустился на одно колено, и, склонив, спину и голову прикоснулся губами к левой стопе Першего, а потом облобызал и мою, таким побытом, присягая нам в вечной преданности. И незамедлительно остальные гамаюны серебряной рати, опустившись на колени, пригнули головы, громко громыхнув остриями бердышей о гладь полотна.