Владислав Чупрасов - Glorious Land

— Раньше ведь метро было под землей, — блеснул эрудицией я. Лада согласно закивала.

— Да, но со временем земля стала проседать, временами возникала зыбучая грязь, в которой не то что люди утопали — дома целые уходили вниз, и во время войны многие станции попросту осыпались. Например, почти весь центр — Почтовый ряд, Театральная, Площадь революции. Или вот Новокузнецкая, например, — и она обвела взглядом серебрящийся навес над нашими головами, прозрачные плиты пола, арматурины перегородок. — Все это появилось на их месте.

— А куда мы едем?

— До станции «Новая площадь», а там увидишь.

Больше я вопросов задавать не стал, да и не смог бы: ветер свистел в вагоне так, что что-либо расслышать было практически нереально.

Зато вид был замечательный. Местами вагончики шли над Москва-рекой, кое-где ныряли сквозь дома, все это было залито лучами из дирижаблей и неповторимо искрилось осенней прелестью. Мы вышли из метро между двух дорог, прошли через аллею, на входе в которую был установлен проектор, показывающий нам двух почтенных старцев.

— Кирилл и Мефодий, — ответила на мой удивленный взгляд Лада. Мы сели на летней веранде небольшого кафе, где вкусно пахло какой-то выпечкой, которую я ни разу в жизни не пробовал, но тут же заказал.

Старой площади давно уже не существовало, такое название носил один-единственный обшарпанный переулок, а Новая площадь, вымощенная последний раз незадолго до войны, живо напомнила мне МКАД: выбитые камни, вздыбленный от снарядов асфальт, покрошившиеся углы ближайших домов. И таких «памятников» в Москве — городе боевой славы, — как я смог заметить, было великое множество.

Над головой Лады, склонившейся к своей тарелке, возвышался один из известных небоскребов Лубянки. Он отражал небо, и я даже смог увидеть перьевые облака, проходящие своим чередом. Я перевел взгляд на само небо, и меня настигло жестокое разочарование: на небе не было ни облачка. Проецированное изображение на стеклах — это даже не смешно и совершенно банально. А я ведь купился, как младенец.

Лада занесла руку над салфетками, потом, передумав, просто положила ее на стол. Я тут же воспользовался ситуацией и положил свою руку поверх. Девушка подняла на меня удивленный взгляд и поспешно отстранилась, даже немного отъехав на стуле.

— Да ну, — криво усмехнулся я, сильно уязвленный. — Ни за что не поверю, что у вас все так серьезно и ушло дальше похабных анекдотов.

Она подняла взгляд куда-то над моей головой. Я тут же обернулся, чтобы узреть возвышаюшееся здание, длинное и плоское, со множеством зарешеченных окон.

— Отдел нравов, — подсказала Лада. — Возрождают традиции Лубянки прошлых веков. Чтобы провести несколько положенных часов с девушкой, нужно прийти туда, пройти обследование, записаться, встать в очередь, дождаться, вписать партнершу и после этого получить разрешение на 21.00–22.00. Все это длится минимум неделю.

— Так я схожу, впишу, кого нужно, мне не сложно! А если не хочешь, так бы просто и сказала, тоже мне, повод. Когда надзор кому-то мешал?

— Не надо, — в голосе Лады проскользнуло что-то отдаленно напоминающее просьбу. — Нельзя, чтобы мое имя попало в какие-либо списки.

Я пожал плечами. Нет так нет. И все дружелюбие и приязнь, возникшие между нами, тут же исчезли.

Дурацкие законы дурацкой страны. Возвращались вместе. Я сел за стойку к Диме и попросил кофе, а Лада тут же прошла к столику, где сидел Данила. Они оба синхронно на меня посмотрели; я пожал плечами, обхватил ладонями высокий стакан и начал разводить бармена на разговор. На душе было погано.

Я стал приходить в кафе чаще. Например, в выходные, когда почта закрывалась раньше. Мы с Данилой сидели и пили кофе, разговаривая о знакомых улочках Омска, ближних и дальних городах, погоде, политике (я, конечно, поддерживал своего отца, а вот Даня был против).

Началась самая настоящая московская зима, о которой я столько слышал. Пошел первый дождь, который пробивался даже под натянутые под аэростатами экраны, он оставлял светлые следы на брюках и обуви, под ногами хлюпала грязевая каша, за ночь обрастающая хрусткой мерзлой корочкой.

Я спешил к кафе, с наслаждением ломая эту корочку, из-под которой тут же выступала темная жижа, заляпывающая мне ботинки. На полу моста, куда я нырнул, спасаясь от вновь начавшегося дождя, оставались смачные рельефные следы моих подошв.

Швейцар (по имени Георгий) в утепленном мехом мундире открыл передо мной дверь, подмигнул и снова замер. Он был странным: сколько я ни выспрашивал, за какие грехи парень стоит тут, как изваяние, никто мне так и не ответил. А жаль, любопытство было сильнее меня.