Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая

Решив перенести сюда Лиса, развести прямо посреди дороги огонь и во что бы то ни стало остановить к утру хоть что-нибудь, он стал спускаться вниз. Было уже довольно темно. Кажется, последний раз он так пил в далеком детстве, совсем маленьким, машина застряла тогда в открытом поле вдали от деревни и им с бабушкой пришлось долго топать под солнцем. Потом ждали еще попутку, но только ничего не было, и он едва с ума не сошел от жажды, они шагали снова и бабушка всю дорогу закрывала ему голову шерстяной кофтой и кормила яблоками, потому что пить они ничего не взяли, не думали, что так получится. Яблоки были мелкие, желтые, сочные и, как назло, очень сладкие, до тошноты сладкие, он не хотел их, он смотреть на них не мог, и продолжалось все это, пока их не подобрал какой-то разбитый вонючий автобус. Видимо, после того случая он возненавидел яблоки. Когда он наконец дорвался до бившего из-под камня слабенького родничка, он думал, что лопнет, но не уйдет, пока не выпьет все. И еще он думал, что надо бы поосторожнее в другой раз думать, поосторожнее обращаться с этими картинками в голове, а то может получиться совсем плохо. И всю дорогу до, и всю дорогу после, и все время, пока пил, он не переставал думать: сломалась бы машина утром, на которой они ехали с бабушкой, если бы он не представил себе в самом начале, что будет думать, что вот она сломается и потом он будет есть желтые яблоки и умирать от жажды?

Прилагая усилия, чтобы не зачерпывать ледяную воду носом, Гонгора сделал на всякий случай еще пару заключительных глотков, уже через силу, удобнее упершись гудевшими руками в мокрые прохладные камни, перевел дыхание и погрузил саднившее, изъеденное солью лицо в воду. Внизу живота без конца журчало и переливалось, это не доставляло удовольствия, скорее, сейчас было даже хуже. Мышцы непослушных ног стали как из глины, следовало избегать резких движений, чтобы не обломиться ненароком и не остаться здесь скоплением бесполезных черепков. Ну вот так жить еще можно, шепотом произнес он ключевую привычную фразу. После этого обычно жить становилось совсем хорошо. Не ко времени стал просыпаться волчий аппетит.

…Он сидел на корточках, удобно поджав под себя пятки, ласково сжимал в ладони тяжелую горячую шершавую лапу, он вспоминал время, когда вечно чем-нибудь недовольный и капризный Лисенок с подвязанной под мордочкой огромной салфеткой был размером с варежку, как неестественно быстро рос, будил в несусветную рань, деликатно обнюхивая ему невыносимо влажным носом уши и лицо или бесцеремонно укладываясь прямо в ногах на одеяло всем своим неподъемным весом. Улисс таскал тряпки и тапки, чтобы ими швырялись, а он бы носился за ними сломя голову по всему дому, опрокидываясь на всех поворотах и снося по дороге все подряд. Здесь же была синеглазая Хари – чистенькая и флегматичная, на совместных просмотрах новой видеосказки она всегда присутствовала под рукой, чинно разложившись на коленях, просторно расположив рядом свои стройные пушистые лапки, чтоб удобнее отдыхалось. Ящик они жаловали не очень, вся компания отличалась в этом вопросе редкостным единодушием, точнее полным равнодушием к телевидению, вот разве что хороший видик…

Ночь обещала быть теплой. В черных разрывах меж плетей ветвей на небе, на изумрудно-прозрачной полоске над изломанным горизонтом обольстительно сочились реликтовым светом, искажаясь и лучась, крупные звезды, темнота, похоже, так и не будет сегодня полной. Привалясь спиной к стволу меж корней, Гонгора глядел туда, как обычно, уже вновь уклоняясь от чужого прикосновения, от нахлестывающего позади стылого потока, от влажного разъедающего воздействия мертвого прошлого, он не простил бы себе потом, если бы задержался на дороге дольше. Такая дорога не для него. Он чувствовал себя на ней явно чужим. Что-то не совсем в порядке было с этой дорогой, в любом случае, как он понимал, у него не получилось бы делить ее с кем-то еще, с лишними снующими тенями, дело не в том, что могло быть тесно, просто не для того она была. Дорога не терпела двоевластия, уж что-то одно, кто-то один. Он тихо и осторожно дышал, удобно прижавшись лицом к теплой густой шерсти на загривке и щеке, как делал много раз в длинные зимние ночи, ни о чем больше не думая, ничего больше не слыша, стараясь так удержать время на заданном последнем пороге и похоронив в себе. Это было все, что у него осталось. Улисс уходил от него. Сильный дикий зверь уходил, как и положено уходить сильному дикому зверю с сознанием малолетнего ребенка – молча.