Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая

Он с силой ударил топором, обрубая трос, пяткой столкнул, пригибаясь низко, как можно ниже, до самой земли, отворачиваясь так, чтобы лицо на время оставалось прикрытым локтем. Нужно было менять многое из того, что было вокруг. И нужно было непоправимо меняться самому, взявшись написать что-то за подотчетный период размером в жизнь. Он, придерживая дыхание, задержался, ухватясь, помог еще шестом, спихивая засевший в камнях мокрый дымящийся конец сучковатой опоры, приналег с силой – плот без особой охоты побрел к чистой воде, подхваченный сильным течением, потащился, покачиваясь, цепляясь за подводные камни и кружась, унося за собой тяжелый дух, вдоль берега, минуя плясавшие в багровых полосах света деревья и уходя дальше; выдержал встречу с новым рифом, налетел на другой, следующий, встряхнулся, развернулся и грузно пошел огромным пляшущим факелом к стремнине холодного потока, расстреливая пространство вокруг себя снопами искр и на ходу теряя одну за другой части из своей непрочной основы. На склонах, на древних стенах иссеченных отвесными тенями скал этого берега и того висел один и тот же траурный багрово-огненный отсвет, потом он ожил, хищно задвигался, увеличиваясь, сместился книзу, поблек и в конце концов исчез совсем. Здесь ничего было не изменить. Если бы не тот переход, Улисс был бы сейчас жив. Он пережил этот день, со своими дырками пережил даже тряску на плечах и весь сумасшедший слалом.

Пылающий ковчег, нисколько не убавив в яркости, благополучно добрался да поворота. Подождав, пока плот не скроется совсем за черным контуром отвеса, проводив взглядом его след на воде, он посмотрел туда, где на видимом краешке далекого неведомого горизонта, над чернильной изломанной линией гор обозначилась прозрачная сине-зеленая небесная полоса. В этой темноте он теперь остался совсем один. Он смертельно устал за эту свою жизнь. Игры чистеньких, упорно не взрослеющих детей кончились.

Если бы только можно было что-то сделать. Если бы нужно было лишь отправиться куда-нибудь на край последней земли, совершить какой-нибудь подвиг, если бы нужно было поделиться своей собственной жизнью, чтобы купить часть новой, – он бы это сделал. Над водой вслед за периодом случившегося накануне небольшого затмения вновь висела чистенькая голубая лунная тропа. Было холодно и очень тихо.

Лес дремал, изредка тихонько встряхиваясь, сонно ожидая прихода серого равнодушного утра. Лес больше ничего не слышал. Было время самых крепких снов.

Референт закончил писать, двинул листок к краю пустого полированного стола и поддернул рукав фланелевой сорочки. В одном ухе у него звенело. Сегодня он всю ночь чувствовал себя тенью монеты, которая, как ее ни верти, видна только с одной стороны.

Какое-то время он глядел в поясницу собеседника, застывшего между парой глубоких офисных кресел.

– Ты чего здесь делаешь, – произнес он со ставшей уже привычной пресностью в голосе. – Ты чего здесь еще делаешь, а, Слон, наверное, там уже головой доски ломает, а ты еще тут отираешься.

Завершая совместное выдвижение ладоней, собеседник молча смотрел в окно, сосредоточенно и плавно вытягивая руки перед собой и делая продолжительный выдох. За стеклом, где-то далеко, глухо хлопала дверца машины, кто-то невидимый голосом диктора бубнил, временами пропадая, во дворе под широкий шиферный навес прямо под густой липкий свет прожектора неторопливо вылетали литые телевизионные молодцы, крапленые спецы, лихие особисты в пуленепробиваемых камуфляжных шапках-ушанках и жилетах на голое тело и прочие ментосы. Двое из прочих – высокие, мужественные ребята – отделились, грузной трусцой затылок в затылок преодолели открытое пространство, мягко бухая башмаками и стискивая в руках с засученными рукавами отсвечивающие короткоствольные автоматы, тут же незамедлительно были поглощены немытым гражданским автомобилем, сильно помятым с лица, затем все это хлопало, смещалось, блестело и, дав хорошего, с небольшим заносом крюка, с ревом, надрывно, все время кашляя дымом, уносилось куда-то к лесу, туда, по-видимому, где начиналась загородная трасса. В ногах стыл сущий насморк. Ощущения оставляли желать много лучшего. Ощущения были такие, словно его ноги ошиблись адресом, и теперь стыли немым упреком, предчувствуя новые неприятности. Собеседник смотрел, не мигая, борясь с неожиданным приступом зевоты и вновь, уже в третий раз с неудовольствием для себя отмечая, как неприятно стынут, чуть подмокая, пальцы в новых носках и блестящих черных модельных туфлях. Туфли были новые, и они ни на минуту не переставали напоминать об этом. На стуле в углу очень сосредоточенно гудел, иногда начиная громко постукивать изношенной муфтой, вентилятор. В кабинете было душновато. День выдался сегодня на редкость пакостный. Соратник за столом тоже не внушал никакой радости.