Николай Попов - Альтернатива

Шёл третий час глубокой непроглядной ночи. Весь вечер и эти последние часы он жил в двух измерениях: реальном, где чёрная эсэсовская форма была символом власти и безопасности, и в другом – враждебном, где ему, бригаденфюреру СС, генералу фон Райху не было места. Чувство времени оставило его. Мысли смешались в голове, всё перепуталось и разделилось на две части, каждая из которых, цепляясь поочередно за истинное и нереальное, тянула к себе, а затем, утратив силы, обе части сдвигались с места, как два бильярдных шара, катящихся по зелёному сукну в разные стороны.

Франц Райх устал. Устал думать, вспоминать, анализировать. То, что лежало сейчас перед ним на столе, сводило с ума, не укладывалось и не могло уложиться в сознании нормального человека из любой воюющей в настоящее время армии. Словно в кривом зеркале отразилось непонятно что, которое, быть может, шло к нему долгие годы и наконец настигло на дорогах войны в этом богом забытом украинском городке, лишило покоя и сна, заставило думать и гадать, переосмысливая всё заново. Он достал платок, промокнул вспотевший лоб, другой рукой снял телефонную трубку.

– Слушаю, герр генерал, – тотчас же отозвались на другом конце прямого провода из лагерного лазарета.

– Что с пленным? – спросил бригаденфюрер.

– Он не приходит в себя, несмотря на все наши усилия, – ответил доктор.

– Я хочу посмотреть его ещё раз.

– Пожалуйста, господин Райх.

На улице моросил дождь. В темноте едва просматривалась колючая проволока, которой здесь было обнесено каждое здание. Вышки, пулеметы, – всё, как положено в городе с лагерем для военнопленных. Лазарет располагался в приземистом двухэтажном домике. Здесь проводились допросы пленных комсостава. Каждый день или два к дому подъезжала машина, забирала людей и увозила за город. Там, у глубокого оврага вскоре слышались выстрелы. И снова всё затихало дня на два-три.

Окна лазарета были освещены. Часовой в дверях, щёлкнув каблуками, сделал шаг в сторону, пропуская посетителя за дверь. Со вчерашнего вечера, как только привезли этого русского, бригаденфюрер распорядился поставить у лазарета постоянную охрану. Доктор вышел навстречу.

– Проходите, господин Райх. Пленный находится в отдельной палате, как вы просили.

В палате было чисто и душно, несмотря на открытую форточку. На кровати на белой простыне лежал молодой человек лет двадцати пяти. Худое лицо его было бледным и гладким, без щетины. Заострённый нос, плотно сжатые челюсти, в ушах запёкшиеся капельки крови. Вытянутые ноги не умещались на кровати и были просунуты между прутьями. Одеяло отсутствовало. На левом боку нательного белья выделялся искусно вышитый символический кармашек глубиною не более трёх пальцев.

Генерал наклонился над лежащим человеком, пытаясь ощутить его дыхание, однако через несколько секунд вопросительно посмотрел на доктора.

– Он жив, господин Райх, – поспешил заверить генерала доктор, – находится в коматозном состоянии. Полное отсутствие реакций организма на внешние раздражения. Очевидно, это после бомбёжки. Я перепробовал на нём все средства, вплоть до электричества.

Бригаденфюрер скользнул взглядом по лицу лежащего, после чего брезгливо, двумя пальцами, осторожно сдавил кисть молодого человека, пытаясь прощупать пульс. Рука оказалась холодной, как у мертвеца. Слегка припухший безымянный палец стягивало тонкое золотое колечко.

– Пульс слабый, – снова заговорил доктор, – и редкий. Как у спортсмена-гребца, – добавил он.

Генерал достал из кармана платок, вытер руки.

– Это не спортсмен, – сказал он после паузы. – Это журналист.

Обойдя вокруг кровати, Райх подошёл к стулу, на спинке которого висел новенький китель пленного.

После того, как русские самолёты, направлявшиеся на запад, завернули обратно, и, наспех побросав бомбы, ушли восвояси, похоронная команда на станции Шепетовка, собирая немногочисленных убитых у железнодорожного полотна, подобрала наполовину присыпанного землёй военного в необычной униформе. При нём, кроме документов, были обнаружены планшет и фотоаппарат. В тот же вечер «странного» русского, так и не пришедшего в сознание, доставили в лагерь для военнопленных.

За два месяца войны в России, с июня по август 41-го года и ранее Франц Райх не видел у русских такой формы. На правой стороне кителя, прямо над карманом сверкала большая красная звезда. Но не этот орден привлёк внимание бригаденфюрера СС. Вместо привычной гимнастёрки с ромбами на петлицах на обоих плечиках кителя были пришиты погоны. Райх провёл ладонью по одному из них, словно желая смахнуть с него четыре маленькие звёздочки.