Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

— Ну, и что тебя не устраивает? — не отрывая взгляда от монитора, спросил Борис.

— Меня ВСЕ устраивает! — искренне признался Толик. — Просто любопытно, что сам Щукин с этого имеет? Какой в его действиях смысл?

— Смысл? Ты что, «Кин-Дза-Дзу» не смотрел? Удовольствие.

— Выходит, что Василий-лучший в мире литагент, работающий бесплатно, и с удовольствием? Вернее, не бесплатно-за отрицательные проценты.

— И что?

Борис с явной неохотой оставил в покое разработанную до тихого шелеста клавиатуру и обернулся к Толику. Любознательность юного друга, он успел убедиться в этом, нельзя успокоить. Ее можно только удовлетворить. «А сам не такой был? — спросил себя с теплой иронией. — Тому назад лет эдак… сколько же, Господи? Ой, нет, столько не живут!»

— Тебя интересуют его мотивы? А ты знаешь, какие у Щукина тараканы… извиняюсь, пауки в голове? Может, детские комплексы в мужике взыграли. Может, у него тоже бабушка была, любимая. И подоконник с паутиной. И вот теперь он думает: ах, если бы папа тогда не с поганым веником к паучку, а с любовью и лаской. Если б не было в его сердце этой исторической ненависти к ползучим прядильщикам. Черт возьми! Ведь я же мог спасти бабушку!

— И что смешного? — Анатолию нравилось, вообще-то, когда при нем обсуждали его произведения, но не в таком ключе. Тем более не этот конкретный рассказ.

— Извини. Это из анекдота. Только там про дедушку. Забыл?

Толик не ответил, и Борис вернулся к работе.

— Меньше думай, — посоветовал он. — Больше пиши. Кто знает, сколько еще просуществует этот Клондайк. Пока есть время, попробуй застолбить участочек пожирнее.

Текст на экране успел удлиниться на несколько строчек, когда Анатолий спросил:

— Борь, а твоя старая «троечка» еще пашет?

— Что, прихватило? — понимающе усмехнулся Борис.

— Ага… Чую, сейчас пробьет.

Как раз для подобных пожарных случаев у себя дома Толик держал в каждой комнате по авторучке и стопке отрывных листков. Буквально в каждой, включая ванную и туалет, ибо никогда не знаешь, в какой момент к тебе подкрадется муза. Но Толик был не дома, да и простой листок, он чувствовал, не устроил бы его сейчас. Ему требовался монитор, маленькое окошко в мир вымышленного, за которым можно творить что угодно — и не бояться ответственности.

— Надеюсь, не на тему детских комплексов? Про это я уже пишу, — предупредил Боря.

— Нет, про другое. — Толик побоялся лишний раз мотнуть головой, чтоб не вытрясти ненароком парочку перспективных мыслей.

— А говорят, голод стимулирует творчество, — издевался Оболенский. — Ничего подобного! Авторов стимулируют деньги и чувство собственной востребованности. Вот, к примеру…

— Так как насчет «троечки»? — просительно напомнил Толик, чувствуя себя неловко, как бедный студент перед экзаменатором.

— Полгода назад заводилась, — сжалился Борис. — Только сам подключай. Переходник на полке в кладовке. — В тот же миг Толика не стало. — Эй, чем там гремишь! Ты бы свет включил, торопыга!

Через четыре минуты четыре руки вдохновенно метались по клавишам, четыре прищуренных глаза пялились в мониторы, и четыре полушария слаженно обменивались мыслями: «Пауки, пауки, чем не тема? Все лучше, чем вагоны разгружать!» Правда, Боря, как более опытный и знающий толк в грузоподъемных работах, подумал: «Загружать».

Однако новый рассказ не вызвал у Щукина прежнего восторга.

Толик и сам потом, когда после трех-четырех прочтений из памяти выветрился сладостный привкус внезапных озарений, признал, что «шедевр» на этот раз вышел длинноватым, выстраданным и недостаточно оригинальным. Словом, не вышел вовсе. К тому же на идейном уровне был связан с предыдущим как негативный слайд с фотоснимком.

В новой постановке роль жертвы досталась мальчику предопределенного возраста по имени Антон, роль спасителя получил безымянный паучок, главным же злодеем стал поразивший Антона микроб «каривализма» — напасти пострашнее дизентерии и сальмонеллеза. Тот из читателей, рассуждал Толик, кто заметит связь между странным заболеванием и старым советским фильмом про Карика, Валю и их необычайные приключения, тот и молодец. А кто не молодец, того амбициозный автор готов собственноручно ткнуть носом в явное созвучие имен, а заодно объяснить раз и навсегда, чем аллюзия отличается от заимствования.

Нетрудно догадаться, что пораженный недугом Антон начал катастрофически уменьшаться в размерах, и не остановился до тех пор, пока не сравнялся ростом с самим микробом. В первой же батальной сцене, коих всего в рассказе насчитывается четыре, мальчик по-свойски расправился с обидчиком, несмотря на всю вирулентность и патогенность последнего. При этом открытым остался вопрос: каким же образом микробу удалось заразить мальчика и в то же время самому остаться как бы ни при чем, выражаясь конкретнее, вне детского организма? За ногу он его укусил, что ли? «А, не заметят! — подумал Толик, споткнувшись об этот эпизод при первом вычитывании. — Я им дальше такую пиналку-мочилку приготовил, точно не заметят!»